Наверное, впервые за всю жизнь, прожитую Джудом Эбернети-Ли, на его высоких, покрытых щетиной скулах появляется едва заметный смущенный румянец.
– Или, быть может, ты просто задерешь ее? На твоей пояснице есть рана, и нельзя допустить, чтобы в нее попала инфекция.
– Что-что? – Почему-то, когда он формулирует свое предложение так, оно звучит еще хуже.
Бледно-розовый румянец на его скулах темнеет, он выглядит все более и более смущенным, пока я продолжаю смотреть на него, в его обычно непроницаемых глазах отражается паника, и он устремляет их взгляд на все что угодно, но только не на меня. Но на этот раз я не сдамся, не стану заполнять это молчание между нами успокоительными словами, чтобы он почувствовал себя более комфортно. Я поступала так все время, когда мы были друзьями, но он сам лишил себя этой привилегии давным-давно.
Так что теперь я просто смотрю на него, пока молчание тянется, тянется, с каждой секундой становясь все более неловким, пока он наконец не вскидывает руки и не говорит:
– Ты хочешь, чтобы я продезинфицировал твою спину или нет?
– Я же говорила тебе, что могу проделать это сама.
Секунду дело выглядит так, словно ему ужасно хочется отдать мне настойку эхинацеи, но в конечном итоге он просто качает головой.
– Пожалуйста, подними заднюю часть своей рубашки, хорошо? Я не собираюсь ни на что смотреть.
То, как он это говорит – как будто, с моей стороны, нелепо даже воображать, что он захочет посмотреть на меня, – заставляет меня чувствовать себя полной дурой. Конечно же, его интерес к снятию с меня рубашки носит чисто медицинский характер. Ведь это Джуд, парень, который три года вел себя со мной так, будто у меня была чума.
– Ладно. – Я берусь за заднюю часть моей рубашки и тяну ее вверх, пока не открываю всю спину. – Только не причиняй мне боль снова, хорошо?
Поскольку внезапно меня охватывает страх, что я имею в виду нечто куда большее, чем простая обработка ран на моей спине, я закрываю глаза и пытаюсь притвориться перед самой собой, что я нахожусь не здесь. И не с ним.
Джуд, разумеется, даже не дает себе труда ответить.
Но на этот раз его руки двигаются бережно и осторожно, когда он марлевой салфеткой стирает кровь, прежде чем продезинфицировать большую рану в центре моей поясницы. Антисептик жжется сильнее, чем я ожидала, но я просто сжимаю губы и не произношу ни слова. Отчасти потому, что не хочу выказать слабость, а отчасти потому, что боюсь, что, если я это сделаю, он остановится.
У меня нет времени дожидаться возвращения тети Клодии, если я хочу успеть попасть на мой следующий урок до того, как он закончится. Во всяком случае, такова версия, которую я излагаю себе сама.
Это хорошая версия – до того момента, когда Джуд заканчивает перевязывать мои раны. Я ожидаю, что он сразу же отойдет назад, но вместо этого он продолжает стоять на месте, и мозолистые кончики его пальцев касаются моей поясницы так легко, что я не уверена, не чудится ли мне это.
Вот только его пальцы обжигают меня, как огонь, когда они скользят по моей коже. По моей спине бегают мурашки, и мелкие волоски на задней части моей шеи встают торчком – то ли предостерегая, то ли по какой-то иной причине, в природе которой я боюсь признаться даже самой себе. Я просто знаю, что не стану отстраняться, хотя мне совершенно точно следует это сделать.
– Тебе следует обратиться завтра к твоей тете, чтобы она осмотрела их, – эти слова звучат натянуто, неестественно.
