Призмы Шанбаала - страница 30

– Социальная норма, – она серьезно кивнула.

Легкое раздражение царило в ее глазах, но я все списала на солнце. Многие его не любят. Отец тоже вечно ворчал, что у него глаза болят от света, и, если мы были где-то на юге, всегда плотно занавешивал окна и не выбирался из дома до вечерних сумерек.

– Ты дочь Люциана Неверящего? – спросила она.

Я похолодела. Да что там я – мне показалось, что все вокруг похолодело, хотя ветра не было, и солнце за тучами не скрылось. Я медленно подняла руку, перебрасывая косу с плеча за спину, перенесла вес с одной ноги на другую, подыскивая самый правильный ответ, но не смогла понять, что должна сказать. Девушка сердито хмурилась.

– Да, – сказала я, не в силах больше выносить молчание.

После допросов в тюрьме тишина угнетала, и я думала, что начинаю бояться тишины в совершенно ином смысле, чем это обычно бывает. Я прислушалась к шелесту листвы, пытаясь убедить себя, что тишины нет, и мысленно пообещала себе на все прогулки впредь брать с собой наушники, лишь бы больше не слушать молчание. Снова я этого не вынесу.

– Понятно, – сказала она, опуская руку. – Я так и подумала.

– А что, по телеку показали? – я постаралась, чтобы вопрос прозвучал шуткой.

– Не-а. Но в сети полно фоток, – Персефона подошла к дереву, поймала одну из веток за листочек и оторвала его, разминая в пальцах.

– Послушай, – я тяжело вздохнула, готовясь лгать. – Я не мой отец. И взгляды на мир у меня не такие.

Она разжала пальцы. Листочек слетел с ее пальцев, приземляясь на газон. Она не отвечала, и я судорожно подыскивала аргументы. Мне нужно было однажды сплести эту ложь, чтобы потом пользоваться ею всю свою жизнь. Или до тех пор, пока я не встречусь с отцом, и всё не станет по-прежнему.

Только где-то глубоко внутри зрело убеждение, что «по-прежнему» уже никогда не будет.

– Жуткая у тебя прическа, – протянула она, оправляя собственные иссиня-черные пряди волос.

Что-то в ее лице казалось мне знакомым, но пока я соображала, до меня дошел смысл ее ехидного комментария.

– Нормальная у меня прическа, – я нахмурилась. – Это после тюрьмы такое с головой.

– Длинные волосы неудобные, – она оторвала следующий листочек дерева.

– А сама-то? – я указала рукой на девушку.

Волосы у нее были чудесные. Длинные, ниже талии, черные как смоль, и даже на свету отливали не коричневым, а металлическим серебром. Наверное, она пользовалась какой-то особенной краской для волос, или ей повезло выиграть в генетическую лотерею. Я сделала шаг назад, отступая в тень и оглядела ее с макушки до пяточек. Несмотря на неимоверную худобу, от которой меня передернуло, она была безумно красива. Ультимативная красота редко встречается даже в магической части Пятимирья, и даже у тех существ, что красивы вследствие хорошего заклинания, не носит такого сражающего характера.

– Мне родители не разрешают, – она заправила длинную прядь волос за ухо.

Я наклонила голову вбок, раздумывая над ее словами. Родители могут что-то не разрешать? Я попыталась вспомнить, запрещал ли мне папа хоть что-то в жизни, и начала перебирать все сомнительные вещи, в которые ввязывалась, и которыми внезапно загоралась и в детстве, и в подростковом возрасте, и запретов нелогичных, вроде «не крась волосы» или «не носи каблуки», не было.

– Так сама отрежь, – я пожала плечами.

Она ожгла меня полным злости и раздражения взглядом, и я резко осеклась, понимая, что залезаю на территорию, на которой одни мины боли и обиды, и каждое слово может ее убить. Персефона перекатилась с пятку на носок, перестала, наконец, обдирать несчастное дерево, и посмотрела мне в глаза.