Амрэй ответил мне на несколько сообщений, и сказал, что будет рад со мной встретиться в Академии, если я вдруг пожелаю с ним увидеться. Я перезванивалась с ним по вечерам, слушая о том, что происходит у него в жизни. В Академию его всё-таки приняли, и он, если не тратил время на то, чтобы отчитывать меня за молчание о том, кто я такая, или не пытаться выспросить что-то о том, что было в Тюрьме, говорил, что будет рад меня встретить. Болтать об учебе с ним было просто и легко, и будущее обучение перестало восприниматься как наказание.
А вот Хатхор на мои сообщения не отвечала, потом вовсе добавила меня в черный список, и я оставила попытки восстановить эту дружбу. Я не знаю, насколько грустной я была в тот вечер, но Персефона выиграла у меня все партии – что в карты, где победу обычно одерживала я, что в бильярд. Второе было ожидаемо, потому что никто не катал шары лучше этой девушки.
Мои мышцы становились крепче и сильней, я завела подобие подруги, с которой со временем надеялась стать настоящими друзьями, и знала, что в Академии буду не одна.
Так незаметно и бесцельно пролетало время, за которое я должна была исцелиться.
Это был первый день рождения в моей жизни, который я решила совсем никак не праздновать, и я никому не сказала, что мне исполнилось девятнадцать лет. Впрочем, праздник устраивают только в Первом мире, бессмертные изящно игнорируют день, что отмеряет прожитый год. Пропустив четырнадцатое июня, я пропустила и месяц после, и очнулась лишь в августе, получив официальное письмо с подтверждением моего приговора. Ничего интересного в нем не было, только то, что связей меня и Предателей не выявлено, и я могу спокойно учиться в Академии. От отца не было никаких вестей. Это беспокоило меня, но я понимала логику. Ему не надо со мной связываться и подвергать себя риску.
Даже если иногда я так сильно по нему скучала, что начинала плакать.
Я показала письмо с приговором Персефоне, но она не проявила особенной заинтересованности. Как так вышло, что аристократичную девушку из богатой чистокровной демонической семьи в основном интересовали шмотки, косметика и забота о своем внешнем виде, я не знала, и знать не хотела. Все мы разные. Я просто приняла в ней это, и надеялась, что она принимает все остальное во мне.
Мы часто гуляли по парку, и все разговоры у нас были пустые, да о всяких пустяках. Пока однажды я не решилась спросить, от чего она тут лечится.
Персефона поправила высокий хвост, подтягивая резинку, потом уставилась в сторону.
– Серьезно, Персик, – сказала я. – Явно не проходишь «крылатую» терапию, как я. Так что ты тут делаешь?
– У меня беда с магией, – очень тихо сказала девушка.
– Если тема больная, можешь не рассказывать. Слышишь, Перс? – я коснулась ее плеча.
Она сердито дернула плечом, сбрасывая мою руку. Я еле слышно вздохнула, ощущая бессилие. Вот снова я ее чем-то задела, только не понимала, чем именно.
Она резко развернулась, с яростью заглядывая мне в глаза. Мне захотелось отшатнуться от нее, но я сдержала себя, мысленно воззвав к своей светлой части, что должна была уметь исцелять пониманием и заботой.
– У меня какая-то хрень с кровью, и поэтому, о, Престол Миледи, я никогда не смогу колдовать!
Я моргнула. Прежде я не слышала, что у дэвов такое бывает. Персефона фыркнула, сердито встряхивая волосами, единственным ей известным способом выражая свою печаль – злясь на весь мир.
