Вселенная дарит себя по-разному.
Одним – напрямую, будто аромат цветка, раскрывшегося в это мгновение.
Другим – опосредованно, словно через стекло, которое позволяет видеть цветок, но не даёт вобрать в себя тонкости запаха.
Третьим – через усилие, точно через глухую стену, выстроенную непонятно зачем посреди чистого поля.
Она дарит, оставляя себя возле сердца, у порога, около пограничного столба, и идёт дальше, иногда возвращаясь, чтобы добавить способностей, или ударить ладонью по зеркалу, или же стереть свой след, заставивший задрожать труса.
Мочка уха горела, словно её недавно прокололи. Маргарет усмехнулась про себя: «Снова! Вечно в жизни этот нелепый повтор. Хочешь красоты – прокалываешь уши, хочешь любви – прокалываешь сердце, хочешь славы – прокалываешь своё мнение. И кажется, что вот оно, счастье: переливается серёжками, обнимает любимым человеком, раздаёт автографы твоей рукой. А потом возникает дискомфорт, переходящий в натужное раздражение и боль. Ты перестаёшь видеть глупые сны, в которых летаешь, и слепо утыкаешься в подушку, стараясь выгнать из себя полчища демонов, строящих постные рожи».
Она потёрла покрасневшее ухо и пошла дальше по аллее парка, вспоминая и зачёркивая ненужные слова, нелепые сравнения и отношения, которые казались всем, а оказались медяками, которые стыдно подать даже нищему.
«Прокалываешь себя, как бабочку, насаживаешь на булавку и считаешь, что настал час Z – зеро, сумасшедший выигрыш, после которого дорога из жёлтых кирпичиков приведёт тебя в Изумрудный город. А на деле выходит, что час Z – это сумерки, в которых ты ощущаешь себя ожившим по злой воле зомби, иллюзией, книжкой-раскраской для взрослых мальчиков, салфеткой, меняющей свой цвет в зависимости от вытираемой жидкости».
Мимо «проплыла» скамейка, словно парусник, измеряющий время своей кормой и чужим грузом. Маргарет присела на её край, готовая сорваться в любой миг и бежать дальше, следом за мыслями.
«Затем приходит равнодушие, когда пыльца на крыльях превращается в серую, волглую пыль и твой уникальный рисунок, твоё естество исчезают, словно их стёрли за ненадобностью. Ты говоришь умные слова, пьёшь кофе, спишь с мужчиной, гладишь кота, празднуешь чьи-то именины с обязательным тортом – принимаешь, принимаешь и принимаешь в себя обрывки, осколки, петли, мазню, подгоревшую кашу и полинялые страсти, пока вдруг не перекосит, словно антресоли, на которые годами суют то, что устарело, выцвело, потеряло смысл и ценность. Так перекосит, что ты просыпаешься от боли в проколотой мочке уха и выдираешь из неё зависимость от чужого настроения, от желания соответствовать благости или разнузданности, от слов-птиц и слов-кротов – от всего, что припирает тебя к стенке».
