Внизу послышались шаги, и на площадку перед домом вышел Мигель. Он помахал гостье рукой и ослепительно улыбнулся, добавив утру ещё немного солнечной безалаберности. Николь не задумываясь послала ему воздушный поцелуй и крикнула:
– Доброе утро, храбрый идальго!
– Доброе утро, Волшебная! – ответил испанец. – В чём ты обнаружила мою храбрость? Неужели в том, что я устоял перед бездной, стирающей в порошок неразумных, оскопляющей алчных, дарующей смерть и бессмертие? То есть перед тобой?
– Нет, тореро! – улыбнулась девушка. – Твоя храбрость в том, что ты танцевал вместе со мной. Огнями рампы на сцене, острым перцем в старом ресторанчике, соком мака на висках, яростным, похотливым ливнем, рекой и конём. – Она помолчала, отведя от лица кудрявую прядь. – Вчера ты был драконом, не знающим, что такое сон; камнем, брошенным в озверелую толпу; священным алтарём и забвением; морским Богом и быком-штормом; разрушенными надеждами и громким эхом, рождённым от слияния тишины и семи братьев, врывающихся в мир ветрами.
– Так ты знала, что я незримо следую за тобой, стараясь не перекрывать твой танец своими шагами?
– Женщина всегда знает, когда любовь снимает шутовской колпак гаера и остаётся без маски, без одежды, без доказательств истины, без намёков на скорое исполнение желания. Женщина знает!
Она стянула через голову прозрачную тунику и прошептала:
– Иди ко мне.
Они встретились на тонкой линии, названной людьми горизонтом, чтобы найти по обеим сторонам её своё прошлое и будущее. Мигель не торопился, целуя её шею, ощущая, как Сила, живущая в ней, начинает клокотать, подобно магме, всхлипывать, распирая собой высокие груди, обжигать его живот своей властью, учащать биение сердца до стона. Николь отдавалась, не оставляя в себе света и тени, изливаясь соком праматери, поющей и кричащей молнией в ночном небе.
