Призрачная империя - страница 17

Я водил пальцами по изображению твари, смотревшей прямо на меня и пожиравшей плоть мужчины – его руки и ноги были вывернуты под углом, сломанные кости остроконечными пиками разрывали плоть и светились в солнечных лучах. Пустые глазницы, оторванный нос, вместо которого кровавый обрубок, губы, искромсанные неровными острыми зубами упыря. На месте сердца зияла дыра, а сам некогда пульсирующий орган лежал в нескольких метрах – около него уже начали собираться восставшие из могил живые мертвецы, желающие полакомиться гниющим страдальцем.

На миг показалось, что мужчина дернулся в объятиях упыря. Отскочив, я протер глаза руками и осторожно наклонился к книге, пытаясь выявить первые признаки моего сумасшествия, но ничего не произошло – жертва продолжала безвольно лежать на земле, тварь пожирала плоть страдальца. Я смотрел на картину несколько ударов сердца, прежде чем она начала растворяться на белоснежном покрывале листов. Пятая страница. Когда изображение пропало, я отсчитал и загнул небольшой уголок, чтобы не забыть.

Я осторожно взял книгу за край и перевел ее на солнечный свет, в глубине души надеясь, что она сгорит в агонии моего отчаяния и страха. Понимал, что это всего лишь чья-то злая шутка и что от этого проклятого манускрипта надо избавиться, и как можно скорее. Обхватив книгу обеими руками, я пытался прислушаться к ощущениям, которые, будто по велению высших сил, не отзывались, когда я соприкасался с демоническим постулатом, – но затем страх отступил, оставив любопытство, желание узнать, про какую еще нечисть могу прочитать.

Я хотел выкинуть книгу: взять лопату, которой едва ли смогу орудовать, закопать в рыхлую, продрогшую от первых заморозков землю и забыть навсегда про злую шутку отца Константина, – но не мог. Будто кто-то насильно пытался вложить в голову мысль о том, что надо беречь, таить от чужих глаз, умов, которые не смогут постигнуть все могущество и судьбоносность страниц. Руки тряслись от волнения, но в итоге я судорожно выдохнул и вновь засунул книгу под рубашку, чуть опустив ее, чтобы родные не смогли ничего заподозрить. Накрылся одеялом с головой и задремал, пропустив первый снег, который принес за собой разрушение.

Примеряя чужое тело, будь готов

перенять на душу грехи, как собственные

Натягивать кожу отца Константина на свое тело было болезненно и неприятно – она никак не хотела растягиваться и всячески норовила порваться. Я осторожно обволакивал живой материал сначала вокруг ног, рук, тела. Но вот дело дошло до лица, я встал перед зеркалом и зашипел, когда небольшой участок кожи все-таки порвался.

– Эти глупые людишки даже не могут шкуру потолще наесть! – произнес я, чуть ли не взревев. Спустя долгие десять минут наконец-то удалось наложить лицо отца Константина на собственное, чтобы невозможно было отличить. Кожа сковывала движения, но деваться некуда – сегодня моей жертве просто необходимо быть в церкви и выслушать наставления отца Гриши, а также его брата, в котором злости и зависти было больше, чем во всем утреннем приходе на молебне. Надев рясу и повесив поверх крест, почувствовал, как шеи коснулось легкое удушье, отчего закашлялся и выплюнул горькую слюну на окровавленное тело священника, от которого остались лишь мышцы, суставы, кости, глазницы с лопнувшими сосудами и местами пожелтевшие зубы.

Клавдия, уцелевшая супруга Константина, сбежала из дома сразу же. Какая жалость! Она не видела, как я, когда вернулся после прогулки, помогающей проветрить мозги, потрошил ее мужа, словно цыпленка, с точностью хирурга срезая кожу. Возможно, я доберусь до болтливой старушки чуть позже, а пока даже сейчас ощущал отчетливый запах страха, отзывающегося во всем теле приятными ломотой и истомой.