И точно, не прошло и нескольких минут, в течение которых мысли его, притворяясь мелкой рыбешкой, лениво плескались на отмели реальности, так что в конец растратили всю свою пытливую энергию, а уже в следующий момент они вскинулись, вскипели и вновь помчались по кругу. Сознание его сегодня зачем-то показывало ему ретроспективу его любовных похождений, впечатлений и переживаний. У каждого, бывшего молодым достаточно долго, всегда найдется таких немало. Некоторые из этих историй хотелось забыть и не вспоминать никогда. Но память, память… Она назойливо неуправляема…
Вот и история с Оленькой Стримковой, как раз из таких.
Хочется скомандовать себе: забыть немедленно! И пытаешься настаивать на своем, но с памятью такое не проходит, она редко поддается нажиму. И продолжает хранить то, от чего стараешься отгородиться. Про время, которое лечит и успокаивает, стирает и приукрашивает, Серж ничего сказать не мог, потому что не знал такого, слишком мала еще пройденная дистанция жизни. Сам не испытал, а с чужих слов повторять – зачем?
Хотя, относительно него и Ольги, истории-то никакой не было. Он вовремя увернулся, отошел в сторону, и его задело лишь по касательной.
А были танцы в ГДО. От безыдейности они с Гешей потащились туда, ближе к концу, помнится. Настроение сопутствовало отвратительное, то ли на погоду, то ли вообще, просто хуже некуда настроение, пустота и мрак, и с таким настроем лучше бы оставаться дома, в койке, но вот – потащились. Только вошли, объявили белый танец, потому как срок пришел определяться, кто с кем уходит. Ансамбль заиграл что-то надрывное, тоскливое. «Я на школьный вальс последний пригласил тебя…» Или что-то подобное, уже не вспомнить. Народу совсем немного. На дворе осень, поэтому танцы под крышей, в большом фойе с колонами на первом этаже. Свет приглушен, под потолком неторопливо поворачивался зеркальный шар, генерируя и формируя небесный свод. Дробя устремленный на него луч прожектора на тысячи осколков, он тянул за собой газовую завесу иллюзии. По стенам, полу, по фигурам людей и их лицам плыла световая мишура, пятна бежали по кругу, метелью заметая, искажая, маскируя все, к чему и к кому прикасались. Фигуры вокруг туманны, расплывчаты, нереальны. Колонны в центре зала и пилястры вдоль стен были обшиты зеркалами, отчего пространство изломано невообразимо, в нем открывались и тут же закрывались невидимые ранее, несуществующие пустоты и глубины, в которых двигались люди, а, может, призраки людей и отражения призраков. Но появлялись, возникали спонтанно и слепые зоны, скрытые до поры от глаз потайные уголки и хитроумные карманы.
Так представлялось. Совсем немного фантазии, желания – и ты почти, что в сказке. Почти что…
Ведь сказка всегда лишь прелюдия к чему-то иному, большему, настоящему.
Все перепутано в жизни, перемешано.
Сказку ждем, в нее верим, за миг в ней готовы отдать все прочее.
И, как в песне, желаем сказку сделать былью.
На самом деле, здесь нет противоречия.
Она возникла перед ним ниоткуда, вынырнула из какого-то тайного портала. Так показалось. Упала пелена, только что никого не было, и вдруг:
– Я вас приглашаю. Белый танец…
Огромные бездонные глаза, русая коса через правое плечо перекинута на грудь. Это важно.
– Конечно!
Танец подхватил их, понес по кругу.
«Словно снегом заметает грустным вальсом зал…»
Он смотрел в ее глаза, видел в этих блюдцах свое отражение и звезды, и позабыл все слова, которые нашептывал в девичьи ушки в подобных обстоятельствах.
