– Эй, ты чавой тамо?! – раздался голос и топот бегущих ног. Двое стрельцов спешили в сторону Алёны.
– Ты кто? – один приблизился к ней, но видимо чуть опешил, увидев монахиню.
– Смерть твоя! – Алёна выученным движением вонзила в плоть кровавую сталь. Стрелец отшатнулся.
– Ах ты, курва драная! – второй замахнулся секирой, но Алёна успела выхватить из-за пояса пистоль и выстрелить в него. Стрелец упал замертво.
Из башни в это время вылез Бердыш, тяжело дыша.
– Четверо… – процедил он.
– У мени двое, – показала Алёна.
– Дык, ышо у башни един, да един у ворот… Чатыре! Вровень идём, сестрица! – улыбнулся он.
«Сестрица…» – почему-то до ужаса не понравилось Алёне. Из уст Разина, ей было приятно слышать такое обращение, а вот Бердыш… Она бы хотела, чтоб он звал её по имени.
А в ворота уже с бешенным рёвом вбегали казаки, ведомые Чертком и Усом. Они быстро окружали дома, наводя пищали на двери и окна.
С Разиным Алёна и Бердыш встретились у терема воеводы. Он принимал сдачу гарнизона и вершил свой суд. Толстый престарелый воевода в одной исподней рубашке не мог сдержать слёз и умолял атамана пощадить его.
– Да пошта же? Да на кой? Да чаво ж я грешный содеял-то?
Жена его держалась более достойно, осыпая казаков проклятьями.
– У, чернь смердячая! У, нехристи! Всем воздастси! Будьте прокляты!
Но и воеводу, и его жену уже тащили на виселицу. Стрельцам Разин сделал похожее предложение, как и после разграбления стругов на Волге. Только выбора было лишь два: служить ему или принять смерть.
– Не можно отпущать их! – прошептал Алёне Бердыш, – Нам жо зимовать здеся, а ежели кто сдаст нас, да вдруг нагрянуть царёвы слуги до холодов…
Алёна промолчала. Она помнила, что казаки пошли на Яицкий городок именно потому, что он не принадлежал царю, и карательных отрядов здесь можно было не ждать. Ей хватало ума понимать, что атаман осторожничает, не выпуская никого из города. Но излишняя жестокость тоже коробила её.
Стрелецкие командиры, сотники и урядники, – все были казнены. По выражению лица Разина, Алёна понимала, что он ждёт того, что кто-то из рядовых стрельцов заступится за них, как некогда заступились за Бердыша. Но никто ничего не сказал в защиту. Тела двадцати стрелецких командиров вскоре болтались в петлях рядом с телом воеводы и его жены.
Наступило время решить, что делать с тремя дочками воеводы. Разин велел отдать их на потеху казакам, которые первыми ворвались в городок. Алёна не выдержала.
– Не дело сиё, атаман! – вмешалась она, – Почём их вина-то? То дивчины ышо! Не виновны оне, пошта воеводскими дочерьми народились!
Разин колебался, видимо, понимая неправоту:
– И що ж ты, Алёна, предложишь? На волю отпущать я их не стану!
– Я церкву тутова видела, пущай тамо по хозяйству подмогают! А аки мы уйдём отсель, сами пущай решають чавой делать!
– Эх, сердце доброе… Да правда твоя! Их вины нема, що оне дщери воеводовы! Быть по-твоему.
Алёна вздохнула с облегчением, чувствуя, что сделала хорошее дело.
– Чавой ты? – спросил Бердыш, – Никак, жалко?
– Жалко… – сухо ответила Алёна.
– А стрельцов, коих резала днесь, не жаль?
– То стрельцы, а то дивчины! – пояснила Алёна, – Не чуешь разницы?
– Нетуть разницы… – ответил Бердыш.
– Аки енто нетуть?
– А вот и нетуть! У ентих нет вины, и у тех нетуть вины! Токмо одне с хером народились, иные нет! Аки один царевичем нарождается, а иной холопом!
Алёна промолчала. Вспомнила проповеди. Только Бердыш словно зашёл с другой стороны, словно эти проповеди перевернул.
