– Проходите.
Валерий Степанович мелко кивнул и зашагал по чисто выметенной дорожке к двухэтажному особняку в стиле позднего классицизма с лепниной. Над парадным нависал мощный балкон, поддерживаемый четырьмя колоннами, а у дверей в оловянной рамке висела табличка, информирующая посетителей о том, кто и в какие годы владел зданием. История у особняка и правда была богатая. Кукушкин напялил очки и начал с увлечением читать. До 1917 года здание принадлежало графу Лопухину. После революции в нём располагалась местная ЧК, потом – склад провианта. В 20-м открыли интернат для беспризорников, просуществовавший до 42-го года, когда здесь начал работать военный госпиталь. После войны здание отошло под школу рабочей молодёжи, а в 70-м, ко дню столетия вождя мирового пролетариата, в нём открылся музей марксизма-ленинизма. Спустя двенадцать лет и один капитальный ремонт, после которого интерьеры здания окончательно утратили прежний свой вид, в доме начал работу НИИ Мостранспроект, приказавший долго жить в 93-м, когда в стенах бывшего графского особняка открылось немецко-российское совместное предприятие, занимающееся поставками детского питания. Но и этот трест лопнул в разгар дефолта 98-го, после чего за лакомый кусок в центре Москвы кто только ни бился, начиная с членов правительства и заканчивая «братками». Однако многострадальному зданию суждено было отойти лидеру Партии работников лечебно-трудовых профилакториев России (ЛТПР), который в 2000-м открыл в нём свою московскую штаб-квартиру, просуществовавшую аж до осени 2016-го. В октябре того же года здание сие было передано на баланс города Москвы, которая, в свою очередь, сдала дом в пользование меценату-миллиардеру Дорофееву, который как раз искал крышу для нового фонда. Увидев, в сколь ужасающем состоянии был памятник архитектуры, предприниматель на свои деньги отремонтировал особняк, и дом Лопухина ожил.
Заинтригованный сим рассказом, Кукушкин потянул отшлифованную тысячами рук просителей никелированную ручку массивной дубовой двери и вошёл в здание. То, что предстало его взору, мягко говоря, впечатляло: холл вестибюля блистал каррарским мрамором, в центре журчал декоративный фонтанчик, а надо всей этой роскошью сияла солнцем в миллион свечей люстра богемского хрусталя. Валерий Степанович ахнул. Поднял взгляд выше и обомлел: взору учёного представилась масштабная, невероятно реалистичная, хотя и немного странная фреска: в центре свода на лазурном фоне парил, как догадался воцерковлённый Кукушкин, апостол Пётр, отверзающий врата Рая и почему-то подозрительно смахивающий на главу правительства Мишуткина. Чуть ближе к центру сквозь лёгкое облачко угадывался лик самого Создателя, как две капли воды похожего на Кнутина, зорко следящего за происходящим. А вот те, для кого апостол Пётр любезно открывал «лучшую жизнь», остались Кукушкиным неопознанными. Это были трое каких-то грязных, рыдающих биндюжников в рваных одеждах. У одного из них в худой как трость руке был зажат штангенциркуль, у другого – тощее пёрышко для письма, а у третьего – самого болезного на вид, в очочках и с пейсиками – клавиатура под мышкой. Изумлённо таращился на диковинную роспись Валерий Степанович. Он тщетно пытался понять, какой библейский сюжет положен в её основу и что всё это значит.
– Нравится? – спросил вдруг чей-то булькающий голос.
