Водитель принял у меня оплату, даже не делая вид, что собирается отсчитывать сдачу. Из окон родной высотки лилась целая канонада звуков: ор телевизора, музыка, пьяные крики, детский смех, рёв перфоратора. Подъезд встретил меня привычными запахами мочи и табачного дыма. Из окошечка консьержа тянуло китайской лапшой и почему-то укропом. Бессменный Сергей сидел на своём месте и смотрел не менее бессменную итоговую передачу. Глаза консьержа горели праведным огнём патриота.
– О, Борис! – воскликнул он. – Моё почтение. Куда пропал? Как твоё ничего?
Я поморщился. Переход от блеска корпорации и Алины к Сергею в грязной майке был через чур уж контрастным. Он смотрел на меня с искренней радостью и небрежно дул на чашку с лапшой, разгоняя клубы пара.
– Новую работу нашёл, – вдруг я раскрыл карты, – в «Ранасентии» теперь работаю. В важном проекте.
– Ого.
Его глаза заблестели гордостью, словно я был его сыном. Он аж светился.
– Вот эт дело, вот эт я понимаю. Молодцом, паря. А то смотрю: вроде не дурак, не урод, а всё один таскаешься, да к метро этому дебильному. Пора, пора пользу приносить обществу. Пора уже расти над собой, наконец. Тут такое дело… Ты это, Солнечную знаешь уже? – Он кивнул на экран, где показывали главную телеведущую страны. – Можешь ей передать сведения кое-какие от меня? А то, понимаешь, я-то тут внизу сижу, многое вижу, многое знаю. С низов-то оно всякое лучше видно, сечёшь? Про ту же самую низовую преступность, о которой они талдычат я знаешь сколько всего знаю? Ух! Не, я понимаю, что они и так справляются, не сомневаюсь, но так-то дело быстрее пойдёт, понимаешь?
– Так расскажи полиции. Про свою низовую преступность.
– Не мою. Ты меня не путай. Ишь, удумал чего! Да там куплено всё, у ментов этих. Я им же звонил как-то, когда кто-то в лифте… Ну ладно, не об этом сейчас. Так можешь передать?
– Я там три дня работаю. И не на телевидении.
– Зажрался, ясно, – беззлобно рассмеялся Сергей. – Ну ничего, ты парень добрый, так что это только первое время. Глядишь, ещё устроишь меня к ним на ресепшен. Если я туда влезу! Ха-ха-ха!
Он рассмеялся и огромный живот стал сотрясаться в такт. Я махнул рукой и пошёл к себе.
Разбухшая от сырости входная дверь подалась с трудом. Пришлось навалиться всем телом, чтобы закрыть её. Я по-новому осмотрел своё жильё. Дыра. Настоящая дыра. А ведь район считался хорошим и я всегда был благодарен родителям за оставленную мне отдельную квартиру в столице. По крайней мере, здесь можно жить официально. Всегда гордился этим и когда понимал, как сейчас, что именно из себя эта квартира представляет, напоминал себе, что могло быть хуже. Гораздо хуже.
Это главная проблема человечества. Когда мы сталкиваемся с несправедливостью, с какими-то проблемами, мы каждый раз утешаем себя: «могло быть и хуже». Куча всевозможных тренеров по саморазвитию и прочих шарлатанов пытаются вбить эту мысль в голову: что если ты живёшь на помойке, то ничего страшного в этом нет. Радуйся, что она не радиоактивная. А верно было бы убеждать себя не в этом, а задаться вопросом: а как должно быть по-честному? По справедливости? Заталкивая в себя ловушку этой мантры «могло быть и хуже», человек лишает себя возможности найти путь к миру, где этот вопрос станет архаизмом.
«В принципе, жить можно, но Алину сюда не пригласишь», – подумал я. Стоило одёргивать себя от этого отвращения к собственному жилью. Это мой мир и таковым он и останется. После первой эйфории стало понятно, что ко мне не станут относиться, как к одному из «баронов». Всегда буду для них грязным оборванцем с улицы. И скоро меня выкинут обратно на помойку. Проблема в том, что после блеска небоскрёба, полноценно вернуться в эти стены со старенькой мебелью и бумажными обоями я не смогу. Придётся что-то придумывать.
