— Я бы с тобой, да, — рассмеялся он, задирая мою юбку и укладывая повреждённую ногу на покрывало: — Где болит? Тут?
— А-а-а!
— Понял, щиколотка. Главное, не ори, а то Полина примчится, а у неё одышка, между прочим!
— Я не ору, я жалуюсь.
Его пальцы осторожно ощупывали мою ногу, заставляя морщиться. Но вопить я не стала. Полину жалко.
— Думаю, что не сломала. Но надо будет рентген сделать для уверенности. Завтра. А сегодня я займусь твоим наказанием за побег.
Он наклонился и приник губами к моей идеально депилированной лодыжке. Ох, чую, наказание будет очень и очень серьёзным!
За эту ночь меня наказали примерно три раза. Жёстко, а потом нежно, и ещё нежнее. И даже вымыли в душе — тоже раза три. Так что утром я проснулась скрипящая от чистоты, умиротворённая и, наверное, даже розовая, как поросёночек. Потянулась. Хорошенько протёрла глаза. Села, зашипев от лёгкой боли в голени.
Спальня была пуста. Только ветерок раздувал прозрачные гардины на открытом балконе. Вспомнив вчерашний побег, я хихикнула сама себе. Подтянув одеяло повыше к груди, прислонилась к изголовью кровати. Вот всё и случилось.
Впервые за свою жизнь я занималась любовью с удовольствием. Принимала ласки и ласкала сама, целовала жёсткие губы, словно пытаясь смягчить их, выгибалась от наслаждения, которое мне причинял Данила, комкала в судорожно сжатых пальцах простыню… И где-то на краю сознания ужасалась: что я делаю, что делаю?! А потом сдавалась под властью эмоций. Когда засыпала щекой на плече Беркута, окончательно махнула рукой. Ну нафиг. Пускай…
Вот теперь утро, птички стараются за окном — кто кого перечирикает и перещебечет, в спальне я одна, а хозяин куда-то исчез. А нет, не одна. На кресле-качалке у окна, на брошенном на сиденье пледе лежит лысая кошка и жмурит один глаз. Увидев это чудовище, я глотнула от неожиданности и огляделась. Других кошек в комнате не было. А эта какая-то стрёмная шо пипец. Голая, в складочках, сморщенная, как шарпей. Одета в вязаный свитерок с оленем на спине. Уши, как у фенека — огромные локаторы. Мордочка — ну вылитая старуха, и выражение безграничного снобства на ней…
Тьфу, что я — кошек теперь буду бояться?
Встала, опробовав перетянутую эластичным бинтом лодыжку. Ноет, но не болит, терпимо. Даже ходить можно. Оглянувшись по сторонам в поисках белья, я обнаружила своё голубое платье — выстиранное, высушенное, свеженькое, будто в первый день покупки. О, ура, можно одеваться!
Кошка следила, как я натянула трусики, как влезла в платье, как извернулась, чтобы застегнуть молнию на боку. Потом села, выставив наружу неожиданно мужские причиндалы. О, это мальчик! Мальчиков я вообще ни в каком виде теперь не боюсь, а ещё я всегда хотела попробовать шкурку голой кошки на ощупь. Теперь у меня появилась такая уникальная возможность.
Я присела на корточки перед креслом. Кот растопырил усы и прижал свои локаторы к затылку. Даже назад подался всем телом, демонстрируя свою неприязнь ко мне. Морщины его собрались на мордочке, как будто бабушка решила дуться и ворчать. Я протянула руку, чтобы потрогать его странную кожу, а он вытянул мне навстречу лапу, угрожающе выпустив когти. Левый глаз оставался зажмуренным, тогда как второй — голубой, как у Данилы, смотрел грозно и опасно.
Да кисо одноглазое!
— Ну, и в каком бою ты потерял зрение, уважаемый господин кот? — спросила я, подтянув к себе низенькую скамеечку и усадив на неё многострадальное седалище. — Небось, за даму бился? Она хоть оценила? У тебя был секс, или всё напрасно?
