— Это Эллина, наша младшая сестра, — сообщил Данила. — И она права.
— Папе не понравится картина? — усмехнулась я.
— Не понравится, — подтвердил Данила. Потом ещё раз оглядел картину и фыркнул: — Но мы всё равно её повесим.
— Бунта-арь, — протянула я с ноткой издёвки в голосе.
— Есть немного, — подмигнули мне. Даша дёрнула плечиком, допила шампанское и пошла к столику, где стояла в ведёрке со льдом бутылка:
— Я не при делах, я с папой спорить не буду!
— Трусиха!
— Как скажешь, братик!
Даша плюхнулась на роскошный кожаный диван и закинула идеальные ноги на стол. Даже тапочки у неё были на каблуках… Настоящая женщина породы стерва. Мы бы с ней подружились, наверное. Хотя я уверена, что она жутко боится одиночества и не подпускает подруг к своему альфонсу.
— Добрый день, Данила Алексеевич, — хриплый мужской голос с небольшим белорусским акцентом заставил нас обернуться. Мужчина средних лет с колоритными усами вошёл вслед за Семёном и деловито поставил большую сумку на кафельный пол у входа: — Шо куда прибить-то?
— Добрый день, Аркадий. Прибить пару гвоздей сюда, в простенок, и повесить вот это полотно.
Данила указал на стену, на картину, а потом коснулся моей руки:
— Золотце, мне нужно отлучиться. Проследишь за процессом?
— Прослежу, — я запаниковала. Куда, блин? Он бросает меня на съедение сестрице и почти-зятю! Так дела не делаются, дорогой (в прямом смысле) Беркут!
Но волновалась я напрасно. Когда Данила удалился в глубину дома, Даша со звоном поставила бокал на мраморный столик и, обняв драгоценного Семёна, сказала:
— Да-да, проследите, Ева, а мы пойдём играть в теннис, да, милый?
— Конечно, заинька, — просюсюкал Семён и увлёк женщину наружу.
Я осталась наедине с Аркадием. Тот оказался человеком обстоятельным. Сначала примерился: посмотрел на указанный ему простенок под разными ракурсами, постучал костяшкой пальца на уровне груди, на уровне головы, чуть ниже, чуть выше, потом вернулся к своей сумке, открыл её и принялся перебирать железки. Я решила присесть. В ногах правды нет, а у меня ещё и растяжение, между прочим.
Но не успела как следует расположиться на спинке дивана, чтобы наблюдать за процессом, как мне было предписано, как сзади послышалось жужжание моторчика, и мужской голос спросил, словно холодным душем окатил:
— Что здесь происходит?
Молниеносно обернувшись, я увидела пожилого мужчину с гривой седых, почти белых волос, обрамлявших благородное лицо, будто вырезанное из светлого дерева. Обычно такими эпитетами описывают индейцев, и да, он был в чём-то индейцем. Такой аристократ от народа. Мудрый дедушка. Герой приключенческой повести, на счету которого множество любовных побед, а на сердце неизгладимые шрамы. Олигарх чистой воды. Но в инвалидном кресле. Зато в круто-навороченном и электрическом.
Не было бы Данилы, я бы переключилась на этого деда.
— Картину вешаем, Алексей Павлович, — ответил Аркадий с пиететом. — Данила Алексеевич велели.
— А вы кто, девушка?
О, это уже мне. Я мило улыбнулась и сказала тоже мило:
— Я Ева, я пришла с Данилой.
Именно так. Не его девушка, не его новая подружка, а мимокрокодил. Пока что. Идём маленькими шажками. Тише едешь — дальше будешь.
— Что за картина? Опять мазня какая-то?
Мы вместе полюбовались жёлтым безумием на фоне малиновых спагетти, и я ответила задумчиво:
— Мазня. Но, чем дольше я на неё смотрю, тем концептуальнее она мне кажется.
