И половой инстинкт влечет
сильней возвышенного чувства,
ты пробуешь найти подход,
но это требует искусства.
***
Я вспомнил, что, когда был болен,
прочел в какой-то книжке:
Предназначенье колоколен –
сторожевые вышки.
Простуда выходила носом.
На фоне черных пашен
казалось, медным купоросом
был небосвод окрашен.
Весна приходит раньше срока,
и наше подозренье,
что в мире все в руках у Бога,
находит подтвержденье.
***
В свое имение приехав,
он первым делом – к нам.
День добрый, милый доктор Чехов! –
я слышу щебет наших дам.
Супруга, дочки, мамки, няньки –
ему навстречу все бегут.
Они, как будто обезьянки,
борьбу между собой ведут.
Иерархической вершины
достичь торопятся они,
возвыситься в глазах мужчины,
однажды выйдя из тени.
***
Темно.
Не видно и не слышно,
куда теперь держать мне путь.
Сижу я в кресле неподвижно,
склонивши голову на грудь.
Ребенок, подошедши, станет
настырно дергать за полу,
но, глянув мне в глаза, отпрянет,
присев на коврике в углу.
Решив, что палкой сучковатой
могу его поколотить,
в углу с улыбкой виноватой
он молча станет слезы лить.
За палку примет он мой посох
тяжелый, тяжкий, словно меч,
что я омыл в студеных росах,
чтоб от коросты уберечь.
***
Сентябрь быть может мясопустным,
когда початки на углях
мы жарим, с полем кукурузным
расположившись в двух шагах.
Склонясь над тазом, как над чашей,
домой явившись поутру,
я перепачканное сажей
лицо никак не ототру.
Мне крепко в кожу сажа въелась
навеки вечные тогда
и никуда с тех пор не делась,
так и осталась – чернота.
***
В противоположном направлении
поезда идут и день и ночь,
а потом лежат в изнеможении,
так как дальше им идти невмочь.
На путях запасных вверх колесами,
видел я, как поезда лежат,
как они ржавеют под откосами
десять, двадцать, тридцать лет подряд.
Неодушевленная материя
обещает сделаться живой.
Железнодорожная империя
зарастает сорною травой.
***
Из разговоров взрослых было
не ясно детям, что к чему.
Глядели мальчики уныло,
с тоской в заоблачную тьму.
Из многочисленных созвездий
лишь ковш Медведицы Большой,
тот самый, тот, что всех известней,
стоял недвижно над душой.
Как будто острая секира,
ковш над землей был занесен,
а людям так хотелось мира,
был нужен очень людям он.
***
Выйдя на конечной остановке,
у старухи в ситцевом платке
яблоки купил я по дешевке
и принес домой к себе в кульке.
Бережно, как крашеные яйца,
выложив на блюдо из кулька,
яблоками стал я любоваться,
гладить их округлые бока.
***
История – предмет одушевленный,
а не с морского дна окаменелость,
которую, отмыв от грязи черной,
чтоб в руки взять, нужна большая смелость.
Поверишь ли, читая Геродота,
мне весело, мне хочется смеяться
и просвещеньем темного народа
с усердием великим заниматься.
***
Ветер приносит нам вести с полей,
а заголовки газет
выглядят так, словно в годы моей
юности – все тот же бред!
Сколько ни мучился, расшифровать
я ни словечка не смог,
вынужден был, как ни бился, признать –
хитрое дело восток.
Как ни старался, халдейский язык
выучить я не сумел,
клинопись я не разъял, не постиг,
глиною не овладел.
***
Поскольку с нею связаны мы кровно,
я, глядя на окрестные поля,
ничуть не сомневаюсь, что способна
к рукам прибрать нас мать сыра земля.
Как мать – дитя, заспит земля сырая,
навалится всем телом на меня,
мне косточки играючи ломая,
пока не задохнусь от боли я.
***
Девица с румянцем во всю щеку
занимает место рядом с нами.
Нужно быть поэтом, равным Блоку,
чтобы описать ее словами.
Если поэтического дара
