Поскольку Джордж и Альма занялись совместными исследованиями и стали вместе редактировать научные работы, он стал в «Белых акрах» еще более частым гостем. К счастью, со временем он избавился от своей застенчивости. Теперь его часто можно было услышать за обеденным столом, а иногда он даже пробовал шутить.
Что до Пруденс, та больше за столом рта ни раскрыла ни разу. Ее выступление по поводу негров в вечер приезда профессора Стакхауса, должно быть, было спровоцировано каким-то случайным приступом лихорадки, потому что такого больше никогда не повторялось и ни разу она не осмеливалась противоречить гостю. С того вечера Генри повадился беспощадно подтрунивать над Пруденс в связи с ее воззрениями, называя ее «нашим заступником черномазых», но она отказывалась говорить на эту тему. Вместо этого она снова замкнулась в себе и стала, как и раньше, холодной, отстраненной и загадочной, ко всем и вся относясь с одинаковой безразличной учтивостью, за которой невозможно было разобрать ее истинные чувства.
Шло время. Девочки взрослели. Когда им исполнилось по восемнадцать, Беатрикс наконец прекратила их занятия, объявив, что их образование завершено, а бедного, бледного, покрытого оспинами зануду Артура Диксона отослали прочь, и он стал профессором классических языков в Пенсильванском университете. Это, видимо, означало, что девочки больше не считались детьми. На этом месте любая мать, не будь она Беатрикс Уиттакер, посвятила бы себя поиску для них подходящих супругов. Любая мать, не будь она Беатрикс Уиттакер, честолюбиво представила бы Альму и Пруденс обществу и поощряла бы флирт, танцы и ухаживания. Это было также подходящее время для заказа новых платьев и портретов, а также создания взрослых причесок. Однако Беатрикс и в голову не пришло всем этим заниматься.
По правде говоря, Беатрикс никак не способствовала удачному замужеству своих дочерей. Были в Филадельфии даже те, кто поговаривал, будто Уиттакеры сделали своих дочерей вовсе не пригодными для брака, обеспечив им столь хорошее образование и изоляцию от лучших семей. Ни у Альмы, ни у Пруденс не было друзей. Они ужинали лишь в компании взрослых ученых мужей и торговцев, поэтому в их душевном воспитании зиял явный пробел. Их никто никогда не учил, как правильно разговаривать с юными поклонниками. Альма относилась к тому роду девушек, которые, случись заезжему юноше выразить свое восхищение водяными лилиями в одном из прекрасных прудов «Белых акров», отвечали бы: «Да нет же, сэр, вы неправы. Это не водяные лилии, а лотосы. Видите ли, водяные лилии плавают на поверхности воды, в то время как лотосы возвышаются над ее поверхностью. Стоит уяснить разницу, и вы никогда больше не ошибетесь».
Альма стала высоченной, как мужчина, и широкоплечей. У нее был вид человека, с легкостью орудующего топором. (Между прочим, она действительно с легкостью орудовала топором, и делала это частенько во время своих ботанических вылазок.) Строго говоря, одно лишь это никак не препятствовало ее возможному замужеству. Некоторым мужчинам нравились рослые женщины, чья дородность свидетельствовала о сильном характере, а Альма кому-то могла бы показаться даже симпатичной, а когда поворачивалась левой стороной, уж точно. И нрав у нее был приятный и дружелюбный. Однако в ней недоставало какого-то невидимого, но необходимого ингредиента, и, несмотря на откровенный эротизм, скрывавшийся внутри ее тела, ее присутствие в комнате ни одному мужчине не внушало мыслей о любви или страсти.
