– Да и чёрт с ним. Давайте лучше на кладбище махнём, мировую разопьём. – Витька сунул руку в карман, вынул три бумажных рубля. – Сань, сгоняй в ларёк, возьми поллитровку.
***
«Тише ветры, не шумите… Нашу маму не будите… Пусть она спокойно спит…»
Они остановились рядом с ухоженной могилкой. Тут же столик и скамеечка.
– Красиво… Правда? – Лёвка потёр надпись на памятнике. – Прабабка моя.
Совсем рядом, метрах в 7—8 от неё другая могила, заброшенная, без креста или надгробной плиты, только приколоченная к штырю доска с надписью кривыми буквами – «Григорий Пущин».
Рядом с могилой Лёвкиной прабабки ровный конус ели, аккуратный холмик цветёт незабудками. Вокруг той, что поодаль, заросли бурьяна.
Сели за столик, распили поллитровку. Хорошо на кладбище, тихо, медленно опадают редкие листья с клёна, берёзы, ольхи, как бы успокаивая или намекая на обязательную ритуальную тишину этого места. Ан нет, любимому потомку неинтересна встреча с предками и вечностью.
– А это могила дядьки нашего. – Витька кивнул на врытый в осевший холмик штырь.
Лёвка удивлённо посмотрел на заброшенную могилу.
– Дядька? – вытянул шею, всматриваясь в надпись. – А чего не ухаживаете?
– Да ну его. Мать говорит, душегуб он. Жизнь никчёмную прожил и сгинул так же.
– Как?
– В озере утонул, где-то в дороге, тело к косе прибило. По машине только и узнали, кто это. Хотя лучше бы не узнавали, – Витька сплюнул в сторону дядькиной могилы.
– Чего это ты так? – удивился Лёвка. – Родственник всё же.
– А так. Он в городе жил, с нами не знался, матери простить не мог, что бабка ей дом оставила. А после гибели его обнаружилось, что долгов у него несметное количество. Стали к нам ездить те, кому он должен, да возмещения долгов требовать, мать машину его продала и еле расплатилась, да ещё своих добавила. Так вот.
– Тогда понятно.
– Ну раз понятно… – Витька встал, поднял со стола пустую бутылку и запустил в могилку дяди. Бутылка ударилась о доску, но не разбилась, штырь медленно наклонился и шлёпнулся на земляной холм надписью вниз, подняв небольшое облако пыли. – Вот ему на посошок.
Послышался далёкий равномерный гул поезда. Короткий, а за ним длинный гудок.
***
«Ах, боже мой, боже мой!» – Жужжали колёса надвигающегося поезда.
По рельсам шёл голый по пояс юноша, его кожа была изрезана царапинами. Одной рукой он придерживал грязные, порванные в нескольких местах штаны. В другой держал жёлтый цветок.
Машинист дал короткий гудок, но юноша продолжал идти по шпалам, словно и не слышал подаваемого сигнала.
«Ты опаздываешь!» – Белый кролик запустил лапу в карман сюртука и, вынув часы, показал ему квадратный циферблат.
– Чёрт, он что глухой? – Машинист выжал тифон, длинный гудок разнёсся по округе.
«Беги за мной!» – скомандовал кролик и поскакал по шпалам вперёд. Сжимая в руках цветок, юноша припустил за ним.
Утро началось с тишины. Это странно, обычно за окном щебечут все кому не лень, а тут словно вымерли. Гордей поднялся, расправил плечи, почесал шею. Зарос за выходные, побриться треба. Вынул из штанов ремень, взял с полки бритву.
«Вжик, вжик», – присвистывает лезвие, проезжая по коже ремня.
Гордей попробовал пальцем остриё, довольно хмыкнул, охватил пятернёй подбородок. С правой стороны пальцы нащупали выпуклость. Снова хмыкнул, теперь озабоченно и подошёл к зеркалу. Под чёрной щетиной выпуклость просматривалась плохо.
