Кавинант, очевидно, был в состоянии пережить его, поскольку это был сон – он не может погибнуть, сорвавшись вниз, – и поскольку он не мог уже выносить всю эту тьму, хлопающую крыльями прямо возле уха.
– Послушай-ка, – сухо сказал он, обращаясь к Лене. – Мне придется спускаться первым. И нечего смотреть на меня с таким смущением. Я уже сказал тебе, что я – прокаженный. Мои руки и ноги немы – они ничего не чувствуют. Я не могу крепко держаться за что-нибудь. И к тому же я… Плохо переношу высоту. Я могу упасть. И не хочу, чтобы ты упала вместе со мной. Ты… – он запнулся, потом, сбиваясь, продолжил: – Ты была добра ко мне, а с той поры, когда хорошее отношение было для меня вполне обычным делом, прошло много времени.
Девушка захлопала глазами, услышав этот суровый тон.
– Почему вы сердитесь? Чем я вас обидела?
«Тем, что была добра ко мне!» – мысленно пробормотал он. Его лицо посерело от страха, когда он повернулся спиной к пролому, опустился на четвереньки и стал спускаться вниз.
В первом порыве ужаса он пытался ставить ноги на ступеньки, закрыв при этом глаза. Но спускаться с закрытыми глазами он не мог; привычка прокаженного контролировать себя, а также необходимость держать все чувства начеку были слишком сильны. Однако когда глаза были открыты, начинала кружиться голова.
Поэтому он изо всех сил заставлял себя смотреть только на камень прямо перед собой. С первого же шага он понял, что наибольшая опасность для него заключается в немоте ног. Немые руки заставляли его чувствовать себя неуверенно из-за непрочности захвата, и прежде, чем ему удалось преодолеть пятьдесят футов, он уже цеплялся за края ступенек с такой силой, что у него начало сводить судорогой плечи. Но он мог видеть свои руки, видеть, что они на скале, что боль в запястьях и локтях – не мистификация. Ног Кавинант видеть не мог – для этого надо было смотреть вниз. Лишь тогда он убеждался в том, что его нога попала на следующую ступеньку, когда лодыжка чувствовала давление всего тела. Каждый шаг вниз он делал наугад. Если неожиданно подкатывал новый приступ слабости, Томас был вынужден, держась за скалу, крепко сжимать бока локтями, при этом целиком полагаясь на невидимую опору под ногами. Он старался скидывать ногу дальше таким образом, чтобы вибрация тела при контакте говорила ему, когда ступни ног находятся у края следующей ступени; но когда он ошибался, его голени и колени стукались о каменные углы, и острая боль заставляла ноги подгибаться. Ползя так вниз, ступенька за ступенькой, глядя на руки сквозь пот, заливающий глаза, Кавинант проклинал судьбу, отнявшую у него два пальца, которых, возможно, как раз и не хватит, чтобы удержаться, если ноги сорвутся. Вдобавок, отсутствие половины руки приводило к тому, что Кавинанту казалось, будто правой рукой он держится слабее, чем левой, что тело его под собственной тяжестью смещается с лестницы влево. Чтобы компенсировать это, он время от времени заносил ноги вправо и постоянно промахивался мимо ступенек с этой стороны.
Пот мешал ему смотреть, но он не мог стереть его с лица. Глаза его уже ничего не видели, но Кавинант боялся освободить одну руку, потому что мог потерять равновесие. Судороги сотрясали его спину и плечи. Ему приходилось сжимать зубы, чтобы не закричать, призывая на помощь.
Словно почувствовав его отчаяние, Лена крикнула:
– Уже половина!
