Пропащая - страница 11

– Ты когда-нибудь задумывалась о том, во что превратилась твоя жизнь? Ты к двадцати семи годам заработала хроническое неизлечимое заболевание и каждый раз во время запоя рискуешь умереть.

Анна передёрнула плечами и изменила позу. До этого она сидела так, будто в её тело вставили кол, а сейчас грузно обмякла и откинула голову. Она молчала целую минуту, потом, не глядя в мою сторону, стала говорить:

– Иногда у меня складывается впечатление, что я себя за что-то наказываю. Не знаю, за что именно, и от этого ещё страшней. Мне плохо, а я сама над собой злорадствую. Вы когда-нибудь испытывали ощущение, что всё, что вы делаете, – это полная ерунда? Все твои действия, чувства, слова – это не то, что происходит здесь на самом деле… – Она помолчала и приложила руку к груди. – Меня всегда учили всё делать правильно. Мне вбивали в голову: что надо делать, что говорить, даже что чувствовать. И я верила им. Я верила каждому слову, и когда мой внутренний компас начинал хаотично дёргаться, я продолжала убеждать себя, что неправа именно я. А правы – они. А потом – в какой-то момент – я вдруг словно открыла глаза и резко вышла на свет. Я увидела всю эту ложь, которую мне навязывали, я увидела, как они врут и как радуются этому. И тут пришла боль. Боль душевная, но такая сильная, что выносить её с каждым днём становилось всё тяжелей и тяжелей. Но никто не слушал, все отмахивались от меня, как от назойливой мухи. И я полюбила алкоголь. Знаете, что говорила моя мама, когда поняла, что у меня проблемы с алкоголем? Она сказала, что я – пропащая. И я не стала спорить. В конце концов, ей лучше знать. И теперь я постоянно стараюсь соответствовать этому эпитету.

Она замолчала, я тоже не нарушал тишины, давая ей возможность погрузиться в свои ощущения. И если честно, я впервые столкнулся с подобными откровениями уже на первой беседе. Мой интерес к этой девушке рос, а её обезличивание себя немного раздражало. Но, как врач, я решил дать ей возможность прийти к осознанию этого самостоятельно.

Наконец она повернулась ко мне. Её лицо перекривилось от горькой ухмылки.

– Вы считаете, что я – пропащая? – выделила она интонацией последнее слово.

– Стоп! – Я сделал соответствующий жест рукой. – Давай не будем так быстро выносить себе приговор. Я ничего не считаю. Да по большому счёту совершенно не важно, что думаю я. Важно, что думаешь ты сейчас и что будешь думать через год. Ты постоянно повторяла: «Они…» – кто это?

– Мои родители. Другие люди, с которыми мне приходилось общаться.

– Ты не пробовала говорить о том, что не веришь им?

– Пробовала. Но… – Аня пожала плечами. – Но кто будет слушать пьяный бред?

– Ты хочешь сказать, что могла говорить то, что думаешь, только когда пила?

– Ну да. Трезвая я молчу всегда. Зачем мне ссоры, я их не люблю.

Я стал понемногу нащупывать причины её внутреннего конфликта. Откровенность Анны и неподдельное желание контактировать добавляли мне профессиональной заинтересованности. Но где-то глубоко, там, куда я сам никогда ещё не заглядывал, что-то треснуло, я даже почувствовал на мгновение щелчок, словно кто-то передёрнул рубильник. Мне бы следовало помнить, что любые перемены начинаются с осознания перемен, но я наглухо забаррикадировал своё сознание книжными цитатами, определениями и пресловутой объективностью, поэтому просто сделал пару заметок о своей пациентке в блокноте, чтобы позже подумать о том, как это интерпретировать.