А он ей тогда поверил. Зря, конечно.
На следующий день, захватив с собой одну из последних подаренных машинок, Коля выбежал во двор, где уже собралась толпа сверстников. Те скатывали с детских горок потертые самосвальчики и грузовички, соревнуясь, у кого дальше проедет.
– Я тоже принес! Можно? – стараясь улыбаться, спросил мальчик. Он где-то вычитал, что улыбка вызывает у других людей доверие к тебе. – Папа сказал, она скоростная и что…
Все обернулись и начали хлопать глазами, натурально таращась и рассматривая. Тот, что посмелее, вышел на пару шагов вперед, обращаясь при этом вовсе не к нему:
– Пойдемте на другую горку.
Все начали поочередно огибать Колю, проходя и словно не замечая.
– Но я ведь… я… тоже…
Ему не ответили. И тогда, набравшись смелости, что поднималась из глубин детского озлобленного сердца, он крикнул:
– Мама была права. Вы все злые!
– Че? – послышалось одновременно от нескольких ребят.
– Злые вы! Я вам не нравлюсь, потому что я особенный!
– Слышь, особенный.
Перед Колей появился самый высокий и чуть взрослее остальных мальчуган. На разодранных пару дней назад коленках уже образовались толстые корки. Щека чем-то измазана, сальная челка прямых волос лезла в глаза.
– Проучить бы тебя хорошенько, да ты ж нажалуешься. Руки марать неохота.
Кажется, он в него плюнул.
Оттираясь от этой вонючей гадости, Коля впервые задумался о том, что каждый человек без исключения чем-то да ужасен. И чтобы выжить, нужно стать в миллион раз хуже, не прощая никого и никогда.
Больше он маму не слушал. Больше он не верил ни единому ее слову.
Он увидел карету скорой помощи и пару полицейских машин у дома Оли, когда шел на учебу. Любопытство взяло верх.
– Что произошло? – поинтересовался юноша у столпившихся возле подъезда зевак. Одна бабулька с длинной гусиной шеей обернулась.
– Горе-то какое…
Впрочем, ничего содержательного. Протиснувшись между всеми, Коля вошел внутрь. Лифт не вызывался, а поднимаясь по лестнице он учуял тошнотворный запах гниющего мяса.
– Молодой человек, сюда нельзя! Вас кто пустил?! – завопил полицейский, закрывая обзор. Двое санитаров спускали по пролетам что-то под тряпкой.
– Я просто мимо проходил… Тут моя знакомая живет… в 67-ой квартире…
– В 67-ой вы сказали? – мент задумался, рукой останавливая носилки. – Не она случайно?
Оля перестала походить на саму себя. Кожа вокруг рта, глаз и носа облезла, приобрела зеленовато-желтый цвет. Глаза впали и высохли, и на их месте в обшарпанный исписанный потолок подъезда смотрели два пустых диска. Посеревшие зубы, оголившиеся из-за отсутствия слизистой вокруг. Что-то белое, когда-то стекающее и засохшее на подбородке и шее.
– Это…
– Передоз.
– Пиздец… ой, простите, – Коля был не удивлен. Скорее, глубинно-душевно рад. Но товарищу полицейскому не нужно об этом знать. Поэтому он скрыл улыбку рукой, вызывая внешний страх и удивление в своей реакции.
– Бывает. Знакомая, говорите…
– А как давно… она… ну…
– Судя по разложению тела – минимум недели полторы. Соседи стали жаловаться на вонь. Думали, снова канализацию прорвало. Когда догадались, что источник запаха та квартира, стали звонить и стучать. Естественно, никто не открыл. Вызвали нас, а тут такое…
Мужик снял свою меховую шапку, увенчанную красной звездой, проникаясь историей.
– Полторы недели…
Получается, сразу, как он ушел.
– Когда вы в последний раз ее видели?
– Как раз полторы недели назад. Мы пили пиво, она… говорила, что хочет начать жизнь заново, – пел соловьем юноша, прекрасно понимая, что в квартире остались его отпечатки на той же посуде и бутылке пива.
