– Прости, не стану.
Владимир Федорович с поспешностью начал рыться в своих карманах. Из одного добыл песочного цвета дорожный альбом на застежке. Макнул в чернильницу перо, сделал надпись широким почерком: «Поэту Лермонтову, дается сия моя старая и любимая книга с тем, чтобы он возвратил мне ее сам и всю исписанную, к. В. Одоевский. 1841. Апреля 13-е. С. Пбург»…
– Возьми, Михаил Юрьевич, и исполни то, что здесь мной написано. Теперь попробуй, ослушайся!
Они обнялись.
– Михаил Юрьевич, вы давно мне обещали написать в альбом, – подойдя к ним, обратилась София Карамзина, – вот и альбом.
– Обещание даме надо выполнять, Мишель, – улыбаясь, сказал Одоевский.
– Непременно! Дайте только возможность мне где-то посидеть в уголочке.
– Вот здесь вам будем удобно, – сказала Софья Михайловна, усаживая Лермонтова за стол в дальнем углу залы.
– Конечно! Спасибо, Софи…
Примерно через четверть часа Лермонтов вернул Карамзиной альбом с вписанным стихом.
Любил и я в былые годы,
В невинности души моей,
И бури шумные природы,
И бури тайные страстей.
Но красоты их безобразной
Я скоро таинство постиг,
И мне наскучил их несвязный
И оглушающий язык.
Люблю я больше год от году,
Желаньям мирным дав простор,
Поутру ясную погоду,
Под вечер тихий разговор,
Люблю я парадоксы ваши
И ха-ха-ха, и хи-хи-хи,
Смирновой штучку, фарсу Саши
И Ишки Мятлева стихи…
– Какая прелесть, Михаил Юрьевич, – с восхищеньем воскликнула Софья Николаевна. – Спасибо! Спасибо! Спасибо!.. Михаил Юрьевич, как вы посмотрите, если здесь у меня устроить вечеринку, чтобы проводить вас?
– Право, мне не хотелось бы вас затруднять…
– Нас это вовсе не затруднит, – ответила Карамзина.
– Михаил Юрьевич, Мишель, соглашайся, – сказали вразнобой все присутствовавшие.
– Друзья, я принимаю ваше предложение, и прошу всех прийти. Мне будет очень приятно провести с вами последний вечер.
В последний день отпуска, вечером провожали на Кавказ Лермонтова. Салон Карамзиных. За окнами – Летний сад в туманной весенней зелени. Сумерки. Блещущая закатом Нева.
За круглым чайным столом непринужденное и веселое общество. Софья Карамзина, Мусина-Пушкина, Вяземский, Александр Тургенев, Лермонтов, другие гости. Екатерина Карамзина разливает чай.
– Самое интересное зрелище, какое мне привелось видеть в жизни, – это обед у Жуковского, когда Крылов ел поросенка и от удовольствия мог только шевелить пальцами. Потом его отвели в кабинет, и он проспал на диване до утра. Проснувшись, рассказывал, что снилось ему, будто государь, Николай Павлович, стоит у стола, трет хрен с сахаром и плачет крупными слезами, – со смехом рассказывает Вяземский.
Все смеются, кроме Лермонтова и Мусиной-Пушкиной. Мусина-Пушкина только слабо улыбается. Лермонтов гладит мохнатого пса и незаметно дает ему тартинку. Мусина-Пушкина грозит Лермонтову пальцем.
– Страшен сон, да милостив бог, – реагирует на сказанное Екатерина Карамзина, мать Софьи.
– А вы слышали новость, господа? На Булгарина в Нарве напали разбойники. Окунули его с головой в реку, и в кармане у него раскис очередной пасквиль на русскую литературу, – подлил масла в огонь юмора Тургенев.
Снова все смеются, кроме Лермонтова. Мусина-Пушкина тревожно взглядывает на него. Лермонтов сидит сгорбившись, смотрит за окно, где в густых сумерках пылает странным желтоватым огнем зелень Летнего сада.
– Ничем не удается развеселить его, – почти шепотом говорит Софья Карамзина Вяземскому.
