Краев чужих неопытный любитель
И своего всегдашний обвинитель,
Я говорил: в отечестве моем
Где верный ум, где гений мы найдем?
Где гражданин с душою благородной,
Возвышенной и пламенно свободной?
Где женщина – не с хладной красотой,
Но с пламенной, пленительной, живой?
Где разговор найду непринужденный,
Блистательный, веселый, просвещенный?
С кем можно быть не хладным, не пустым?
Отечество почти я ненавидел —
Но я вчера Голицыну увидел
И примирен с отечеством моим.
Евдокии Голицыной Александр Пушкин передал рукопись своей оды «Вольность», которая позже стала одной из причин его высылки из столицы.
На помощь другу пришел Данзас.
– Господа! Дамы! – начал он, подводя Пушкина к Голициной. – Ее сиятельство, блистательная княгиня Голицына, открывшая нам всем двери своего прекрасного дома, приготовила сюрприз гостям! Сегодня для вас выступит молодой поэт, которому рукоплескал сам великий Державин! Александр Пушкин и его поэма… «Руслан и Лариса»!
Данзас сделал два шага назад, оставив друга одного в кругу гостей. Голицына пристально смотрела на незнакомца. Сраженный Пушкин стоял как столб.
– Державин-то под конец совсем сдал! – прошептал довольно громко генерал из свиты княгини. – Оборванцев в поэты стал записывать.
Негромкий, унизительный смех, как круги по воде, разошелся среди гостей.
Пушкин почувствовал, как закипает: и не за такие дерзкие насмешки он вызывал на дуэль, но его сдержали пронзительный взгляд и красота княгини.
А в следующий миг голос молодого поэта перекрыл нарастающий шум толпы:
Беги, сокройся от очей,
Цитеры слабая царица!
Где ты, где ты, гроза царей,
Свободы гордая певица?
Приди, сорви с меня венок,
Разбей изнеженную лиру…
Хочу воспеть Свободу миру,
На тронах поразить порок.
Шум стих. Голос Пушкина зазвучал увереннее:
– Увы! куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы,
Законов гибельный позор,
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная Власть
В сгущенной мгле предрассуждений
Воссела – Рабства грозный Гений
И Славы роковая страсть.
В проеме дверей зала столпились молодые люди, заинтересованно слушая.
– И преступленье свысока
Сражает праведным размахом;
Где не подкупна их рука
Ни алчной скупостью, ни страхом.
Владыки! вам венец и трон
Дает Закон – а не природа;
Стоите выше вы народа,
Но вечный выше вас Закон.
Гости замерли, не дыша. Ни единого звука в зале! Пушкин вошел в раж, стал читать еще громче.
Данзас, довольно улыбаясь, оглядывал публику, и заметил в стороне странного человека в черном. Тот записывал стихотворение в блокнот, глядя на чтеца исподлобья, при этом совсем не был похож на поклонника. Выглядело все это крайне странно. Поймав холодный взгляд незнакомца, Данзас отвел глаза и передернул плечами.
– И днесь учитесь, о цари:
Ни наказанья, ни награды,
Ни кров темниц, ни алтари
Не верные для вас ограды.
Склонитесь первые главой
Под сень надежную Закона,
И станут вечной стражей трона
Народов вольность и покой, —
выдохнул Пушкин и замолчал.
Тишина.
Ни аплодисментов.
Ни восторга.
Ни единого вздоха.
Похоже – провал…
– Пойдем, – шепнул Данзас, подталкивая друга в сторону. – Надо было про кота…
Но тут ручки хозяйки вечера в шелковых перчатках сложились вместе – хлоп-хлоп-хлоп – ее примеру последовали другие, постепенно наполняя зал ровным гулом аплодисментов.
– Очень смело! – произнесла Голицына. – Пушкин – певец свободы!
Ошалевший от собственного триумфа и красоты Авдотьи Ивановны, Пушкин шагнул вперед и с жаром продолжил:
