Войдите, но запомните сначала,
Что изгнан тот, кто обращает взгляд.
(«Чист.» IX.130–132)
Столь велик соблазн греха, который может вернуть путника к его прошлым ошибкам, столь велика энергия, которой требует тяжелое восхождение. В узком поднимающемся коридоре, по которому двигается путник, он видит прежде всего удивительные статуи, в виде барельефов, вырубленных в скале. Они покрывают обе стены и даже землю, по которой он ступает. На одной стороне изображена история восстания титанов и их битвы с богами; на другой – падение Люцифера и его ангелов. Легенды идентичного смысла, параллельные символы одной и той же идеи и одного и того же космического события.
Я видел – тот, кто создан благородней,
Чем все творенья, молнии быстрей
Свергался с неба в бездны преисподней.
Я видел, как Перуном Бриарей
Пронзен с небес, и хладная громада
Прижала землю тяжестью своей.
(«Чист.» XII.25–30)
Он видит разбросанные части тел гигантов. Он видит всех гордецов: Саула, убившего себя собственным мечом, Ровоама, влекомого своей устрашающей колесницей, и Ниобею, окруженную семью трупами своих детей. Он видит Тамирису, бросающую голову Кира в мех, наполненный кровью, и кричащую ему:
Ты жаждал крови, пей ненасытимо!
(«Чист.» XII.57)
Он видит бегство ассирийцев после гибели Олоферна; он видит пожар Трои и ее развалины. И словно пророчество о Микеланджело заключено в следующих стихах:
Чья кисть повторит или чей свинец,
Чаруя разум самый прихотливый,
Тех черт и теней дивный образец?
Казался мертвый мертв, живые живы;
Увидеть явь отчетливей нельзя,
Чем то, что попирал я, молчаливый.
(«Чист.» XII.64–69)
Таков урок, данный Посвященным своему ученику. В Чистилище он должен попрать ногами безумные соблазны, гордыню и бунт, чьи страшные пытки он видел в Аду. Теперь он должен победить их в своем сознании, чтобы подняться в безмятежность Духа, в сияние божественной Любви. И примечательно, что Данте добавляет:
Кичись же, шествуй, веждами грозя,
Потомство Евы, не давая взору,
Склонясь, увидеть, как дурна стезя!
(«Чист.» XII.70–72)
Победив грех гордыни, Данте заключает не словом смирения, не коленопреклоненной молитвой, как во многих других местах, а словом гордости. Возрожденное «я» уже уверено в завоевании Божественного путем победы над собой. И Вергилий говорит ему:
Вскинь голову, – ко мне взывая,
Так отрешась, уже нельзя идти.
Взгляни: подходит ангел, нас встречая,
Укрась почтеньем действия и взгляд,
Чтоб с нами речь была ему приятна.
Такого дня тебе не возвратят.
(«Чист.» XII.76–84)
Прекрасный дух, представший нам тогда,
Шел в белых ризах, и глаза светили,
Как трепетная на заре звезда.
С широким взмахом рук и взмахом крылий
«Идите, – он сказал, – ступени тут,
И вы теперь взойдете без усилий».
(«Чист.» XII.88–93)
И поэт отвечает:
На этот зов немногие идут:
О род людской, чтобы взлетать рожденный,
Тебя к земле и ветерки гнетут!
(«Чист.» XII.94–96)
Он обмахнул у кручи иссеченной
Мое чело тем и другим крылом
И обещал мне путь незатрудненный.
(«Чист.» XII.97–99)
И, достигнув этого края, куда поднимаются по ступеням меж двух стен, Данте восклицает:
О, как несходен доступ в новый круг
Здесь и в Аду! Под звуки песнопений
Вступают тут, а там – под вопли мук!
(«Чист.» XII.112–114)
Он чувствует себя легче и говорит Вергилию:
Скажи, учитель, что за гнет
С меня ниспал? И силы вновь берутся,
И тело от ходьбы не устает.
И тот:
Когда все Р, что остаются
