Глава третья
267 и 268,
или Мы узнаём, кого не берут в ют
В детстве нам с братьями и сестрами не так уж часто приходилось слышать ругань. Муттер[4] грубостей не терпела и даже за простое упоминание черта могла намазать язык мылом.
Однако, когда наш фатер[5] или дядюшка Франц принимались костерить железные дороги, для того, чтобы смыть изрыгаемые ими непечатные выражения, не хватило бы и тонны щелока.
Даже наша добрая муттер иногда вторила им, хотя и ауф дойч[6], думая, что мы не поймем. Пусть это и обнажало чуточку лицемерия в обожаемой всеми нами женщине, ее можно было понять: жизнь фермера тяжела и без того, чтобы жирные толстосумы из восточных штатов драли за перевозку урожая больше, чем покупатели готовы заплатить за сам урожай.
Прошло почти десять лет с тех пор, как Густав последний раз ходил за плугом, но если речь заходила о железных дорогах, он, судя по всему, по-прежнему злился, что твой грейнджер[7]. За доказательствами ходить далеко не надо: достаточно посмотреть на мой зад, обильно украшенный набитыми седлом мозолями. Старый неизменно требовал путешествовать верхом – даже туда, куда любой другой добрался бы поездом, – и за все годы наших скитаний ни разу не допустил, чтобы мы поддержали грабительскую монополию железных дорог, задирающих цены и отбирающих землю, покупкой хотя бы одного билета.
Что объясняет, почему при первых же словах, вырвавшихся у меня, когда я догнал Густава на улице у того салуна в Огдене, наша муттер потянулась бы за куском мыла.
– Ну ладно, ладно, не кипятись, – ответил мне брат, непринужденно – даже слишком непринужденно – прислонившись к коновязи, у которой стояли наши лошади. – Надо же хотя бы узнать, что значит эта записка, разве нет?
– А если то и значит, про что я думаю? – огрызнулся я. – Работу на железной дороге.
– Тогда подумаем.
– Ты же гонял нас крюками по тысяче миль, лишь бы не отдавать этим грабителям ни единого пенни. А теперь всерьез думаешь потрудиться на Южно-Тихоокеанской железной дороге?
– Я всегда готов подумать… в отличие от некоторых, – ответил Старый, но в его голосе я уловил странное колебание.
– Если ты такой любитель думать, почему бы не подумать о том, что бесило муттер и фатера? Раздутые грузовые тарифы, разоряющие фермеров, люди, гибнущие из-за того, что магнатам жаль раскошелиться на исправные тормоза для вагонов. Ты что, все забыл?
Мой брат медленно и грустно кивнул, как человек, признающий мудрость полученного совета, но в то же время оставляющий за собой право проигнорировать его.
– Это было много лет назад, – сказал он.
– Попробуй сказать это Лютым. Ты же знаешь, они от сохи, как и наши родители. В газетах пишут, что ребята никогда не стали бы грабителями, если бы ЮТЖД в прошлом году не отобрала у них землю под новую линию.
– Ну… сколько мы работали на всяких засранцев, – вяло отмахнулся Старый. – Разница только в том, что они владели скотом, а не вагонами для скота.
– Да, но когда мы работаем на засранцев-скотопромышленников – мы ковбои. А на хрена мы сдались железной дороге? Разве что в охранники пойти, бродяг избивать.
Густав покачал головой.
– Вряд ли. Сдается мне, есть причина, почему ЮТ ищет парней вроде нас. Сам только что сказал.
