– Что ты за человек… Ты меня еще по частям заставь интегрировать… Обидно! Ты бы сейчас твоего приятеля по плечу хлопал, и коньяк бы с ним делил, если бы встретил? А ничего, что он теперь историю по Грушевскому читает? Устроит тебя такой скелет?
Юля постаралась задеть Виктора, а только это ему польстило. Заманчиво следовать за собственной красивой мыслью и развить ее в аналогии – в сложно организованном, комплексном, очень иррациональном пространстве интеграл по замкнутому контуру, а именно сумма достигнутого и созданного на всем жизненном пути равна значению вычета – то есть функции жизни в самой ее главной, особой точке. Теорема Риммана, что ли? Только что это за точка такая? Может быть, это выбор в эпоху перемен? Виктор подумал о том, как было бы здорово, если бы у него, помимо знаний в математике, был бы и литературный дар… Нынче голая математика – прах. Абстракция.
В последнее время – Виктор не мог с точностью отметить засечку на своем жизненном пути, когда именно это началось – его ум стал терять интерес к абстрактным словам и формулам. И – в чем он не признается Юле – нет-нет, а в нем сквозь дубленую жизнью кожу стучалась зависть к Константинову, а потом и к Устинову. К Устинову – из-за того, как тот обходится с мальчишками и с автоматом Калашникова… А к Константинову – сам не знает, почему.
Юленьку молчание собеседника раздразнило. Ее смуглая лодыжка, выточенная из каштана, принялась совершать частые колебания.
– Враки все это, про сшивки, про общее. Эпоха перемен, эпоха перемен… Отговорка. Время проверки пришло. Мужик ты, или… Женщина, или так, прости господи, надутая парафином… И этот ваш Устинов – обычный бабник. Бабник среднего полета. А рана, а ум – это вроде шляпы и пиджака, для прикрытия обычной сути, – с неожиданной желчью выговорила женщина. Леонтьев вскинул на нее заинтересованный взгляд, которого она, возможно, и хотела добиться.
– Что ты так смотришь? – спросила Юля совсем иным, свежим голоском.
– Ничего. Уже забыл, как ты злишься.
– И как?
– Забавно. Носик морщишь, как девочка…
– Как кто? Нахал…
Юля добилась своего, Леонтьев смутился. Тут-то, ему во спасение, о них решила вспомнить официантка. Одарив Виктора сочувственным взглядом, она снизошла до приема нового заказа. «Что, и коньяк, и портвейн, вино и пиво?» – скорее, даже с одобрением переспросила она. «Да, и светлое, и фильтрованное»… Убедившись, что не ошиблась в мужчине, служительница Владимирского общепита неспешно отплыла от стола. Грудь ее покачивалась, как парусник на волнах.
– Не скоро я получу вино, – сделала свой вывод Юленька. Она оправила чубчик на лбу.
– Давай тогда, рассказывай дальше. Признавайся, куда так рвался ваш словесник сквозь снег и град…
Виктор облизнул верхнюю губу. «Зачем, зачем эта неискренность? Зачем изображать интерес к Константинову, такому же холостяку, как я, если даже геометру понятно, что расспрашивать ей хочется об Устинове. Чего стоит „этот ваш Устинов“…»
Юленька легко читала мысли на Леоньевском лице.
– Да, мне интересно. И больше того, я убеждена, что он спешил именно к Белле. Иначе ты бы не стал рассказывать. А ты – талантливый рассказчик, ты мастер. Хотя ты, оказывается, интриган… (Виктор ощутил щекотание в носу и жар, приливший к щекам)… Да, угадала? К Белле? Он совершал свой подвиг, он и есть мой герой… Такой тонкокожий, такой «чувственный» человек! Гениальный человек! Рыдает из-за притеснений Зайца от Волка в «Ну, погоди», нынешним игроголикам, школьникам нашим, впаривает про любовь Маши и Гринева, диету выдерживает, мяса ни-ни, сквозняков опасается пуще лютой войны – и вот оказия, влюбился! Против бури и против всяких Мельник попер! Мой герой. Это прямо человек в футляре, только как-то наоборот…
