Юля откровенно взглянула на часы. А когда это не помогло вытянуть Виктора из глубины раздумья, она прикоснулась к его ладони, возлежащей на столе и отстукивающей некий ритм – там-татам, там-та-та-там.
– Леонтьев, ау! Что там с Беллой?
Виктор с удивлением осмотрел свою ладонь, словно на коже обнаружил рисунок. Потом перевел взгляд на Юлю и долго всматривался в ее зрачок ничего не выражающим взглядом. Наконец, глубоко вздохнул и продолжил.
– Да, это было свидание. И да, наши пинкертоны выяснили – к Белле спешил твой герой. Позже выяснили, конечно. Выяснить было не сложно. Дело в том, что Константинова проморозило. Вымок он, как бездомный пес, вымок и продрог. Добравшись до кафе – а ни о каком кино уже речи быть не могло, надо знать его слабую и в себя обращенную натуру, – в кафе он ахал, охал, жаловался, морщился, ерзал на стуле, отказывался пить чай с медом – от меда у него икота, на малину – аллергия, так что Белла терпела, терпела, и не стерпела, обругала его, и даже матом. Тоже, кстати, не в капсуле в кафе перенеслась, и не в царской карете. И ему досталось, и его вегетарианству всеобщему, и его духовному интеллекту. По отдельности досталось и общим куском. «Чего Вы там еще не берете в рот? Мяса? Меда? Пустоцвет, так-растак…» Что-то в этом роде, наверное. А Константинов сидел, дрожал и слушал. Но когда она упомянула о своем прадеде, он тоже вскипел. «При чем тут Ваш прадед? Мой прадед был знаменитый литератор, но я же о нем не говорю»! «А мой прадед не был ни силачом, ни спортсменом, ни литератором. Но на первой мировой войне, по весне, он, еще молодым, полз из австрийского плена с перебитой ногой четырнадцать дней и четырнадцать ночей, питался кореньями, вырытыми из-под мокрого снега, лакал воду из луж – и прожил до восьмидесяти лет. А в деревне, куда он дополз, его приютила и выходила семья будущей прабабушки. Прадед учительствовал до последнего дня, и нес прекрасное, доброе, вечное – только не успел в эвакуацию. Его прибили украинские террористы, из тех, которые предки нынешних. Они пришли в его школу и прибили его к новенькой доске. Это случилось за несколько лет до начала большой войны. А прабабушку уже немцы утопили в Днепре. Только она выжила. Прадед научил ее нырять как выдра. Ей было семьдесят».
– Я так и вижу, как Белла в гневе произносит слова о том, что прадед, ей богу, не думал о вреде злаков для стенок кишечника, когда полз по Галиции, как паук. А еще наверняка ее прадед и прабабка были светлы и добры, они были прекрасны, как прекрасны воспоминания моей бабушки о людях из иного теста – но если бы не Красная Армия, то не было бы ни бабушки, ни мамы, ни Беллы. Не было бы евреев, мать твою, Константин Федорович! Если бы не Красная армия, а не высшее ваше постное «я»!
– А откуда ты это знаешь? Тебе Белла призналась, да? – тоном следователя уточнила Юля. Леонтьев не стал отвечать, и продолжил свой рассказ.
– Так вот, Константинов на мгновение вспыхнул, позабыл про страдание своей кожи, своего тела. Он бросился доказывать страшную ошибку, в которую впала Белла. Разве ни в том ли высшее, убедительнейшее подтверждение гибельности пути Красных и прочих армий, ежели как раз самых светлых душит зло, как угарный газ душит свечу. Разве не убили главного украинского злодея и террориста советские чекисты? Его убили, и вот уже его последователи пришли в школу за жизнью прадеда. Как такое можно не видеть? Я вижу, поэтому я нужен, я… я… Я как хрустальная ваза, так сложилась моя судьба, и я рассчитывал… Такая женщина, как Вы, Белла… Со мной нужно обращение, и я многое могу, только не так, как это у вас принято… Тут Константинов сбился, вспомнил о ледышке под воротником, о собственном теле. Щеки его, было, вспыхнувшие, побелели, он схватился обеими ладонями за шею и выдавил из себя, что ему нехорошо. Встал вопрос о скорой, но все ограничились такси до дома, которое Белла и оплатила. А с ним не поехала. Не поверила. Итак, свидание закончилось не хорошо. Константинов долго хворал и пробыл на бюллетене до самых каникул.
