Когда Валерке было четыре года, он утонул.
Сначала он шел по колено в воде, и солнце через панаму палило ему в макушку. Он заходил все глубже, вода обнимала прохладой. А потом он упал, вода загудела в ушах, и Валерка закрыл глаза…
Когда Валерка снова открыл глаза, он увидел воду с мутно-зеленой взвесью, бурую улитку на зеленом листе и большие, желтые руки рядом. Валерка смотрел на руки, которые судорожно шарили по дну, подбираясь все ближе. Ему сделалось страшно, что желтые руки сейчас найдут его, и он снова зажмурился.
Вода шумно отхлынула, затылку снова стало горячо. Отец держал его на руках. Валерка откашлялся, его посадили на покрывало, дали стакан прохладного лимонада. Валерка сидел на коленях у отца, пузырьки с привкусом речной воды ударяли в нос и по его загорелому тельцу щекотно разливалось ощущение счастья.
– Смотреть надо за ребенком! – спокойно и даже весело сказал отец матери, и та опустила глаза.
* * *
Свою мать Валерка не помнил. Ну, то есть мать была, но они как-то друг друга так и не увидели. Когда Валерка был совсем маленький, мать вынашивала в животе Леньку, плохо себя чувствовала и скиталась по больницам. Потом она была чем-то вечно занята, потом Валерка подрос и сам был чем-то вечно занят. А потом детство прошло.
Валерка помнил руки, которые держали и подхватывали его, голос – ласковый или сердитый, малиновую кофту с маленькими пуговичками, туфли, растянутые выпирающей косточкой на больших пальцах. Помнил серые испуганные кружочки зрачков. Но всё как-то по отдельности.
А вот целиком мать, такую, как просят нарисовать на уроке рисования в школе – с глазами, волосами и выражением лица, – такую он, как ни мучился, представить не мог. И когда к Восьмому марта рисовали матерей, он долго сидел над листом бумаги, а потом нарисовал мертвую собаку. Собаку он представлял себе отлично: она лежала на дороге, когда они с отцом шли в школу. У нее была распахнутая пасть и свалявшаяся, угольно-черная шерсть.
Учитель спросил Валерку:
– Что это?
– Это мертвая собака, – ответил Валерка.
– Ты, я вижу, негодяй, – сказал учитель и поставил Валерке двойку.
* * *
Когда Валерке исполнилось четырнадцать, он поехал на лето в пионерский лагерь. Там навалилась на него такая уютная и безвредная тоска, какая бывает только в детстве. Застывший блин каши на завтрак, компот из сухофруктов в обед, посыпанные сахарной пудрой плюшки на ужин. Сосны, шишки под ногами, бой отрядного барабана и солнце, которое печет в шею на линейке. Река была совсем рядом, но купались они редко, вбегая в воду и выбегая назад по свистку и долго согреваясь потом на берегу. Девочки были некрасивые, заносчивые и Валерке не нравились.
Тот июльский вечер Валерка запомнил навсегда: серый от дождей деревянный забор, на котором он сидел, свесив худые ноги, косые желтые лучи в высоких тонких соснах. Валерка сидел на заборе и ковырял заусенец, когда неожиданно увидел дядю Толю, их соседа по дому. Дядя Толя бодро шагал со стороны станции. Со странной улыбкой он подошел к забору и сказал:
