– Дед! Правда, что ты колдун?
Он остановился и внимательно посмотрел на меня.
– Конечно же, нет, дурачок.
Я не без разочарования вздохнул.
– Я так и знал. Колдунов не бывает.
Дед усмехнулся:
– Не бывает, говоришь? Ну, один фокус, глядишь, я тебе покажу. Ты волков-то когда-нибудь вблизи видел?
Я пожал плечами. Конечно, видел. Я же был в зоопарке.
Но лицо деда стало немного странным, и он продолжал настаивать:
– Я имею в виду не волка в клетке, а живьем.
Я отрицательно покачал головой. Естественно, нет. Но, честно говоря, и не очень-то хотелось.
Видимо, тень испуга была заметна на моей физиономии, а дед чуть злорадно улыбнулся.
– Уже малость труханул? Не бойся, с тобой ничего не случится.
Его лицо, как и страшноватые глаза, неуловимо изменились. Боже, да ведь это взгляд хищного зверя, вдруг сообразил я.
Какое-то время ничего не происходило, хотя лес, казалось, затих. А может, мне это померещилось с перепугу. Но потом бесшумно раздвинулись ветви растущих рядом со мной кустов, и оттуда вышли два волка. Я не знаю, были ли они взрослыми хищниками или щенками, самцами или самками, но оба показались огромными пугающими монстрами. Они молча посмотрели на деда, а затем, не отрывая взгляд, как по команде, по-собачьи сели. Ближайший ко мне ощерил клыки, и из пасти закапала слюна.
Я стоял ни жив, ни мертв. Этот же волк поднялся и шагнул ко мне. Он стоял, почти касаясь меня носом, и внимательно меня разглядывал. Краем глаза я заметил, что дед тоже изучающе на меня поглядывает, не делая никакой попытки прийти на помощь. Странным образом страх вдруг отпустил меня. Возможно, просто потому, что и страху есть предел. Я сел, почти рухнул рядом с волком, который даже не пошевелился, а затем легонько, как собаку, погладил его по шерсти. Просто большой, живущий в лесу пес, подумал я.
Выражение глаз деда изменилось. В них мелькнуло удивление и тень удовлетворения. А волки одновременно встряхнулись, юркнули в кусты и скрылись.
В тот день мы уже больше не разговаривали в лесу. Может, потому, что грибов попалось навалом, и мы наперегонки набивали корзины. А уже дома, когда с гордостью водрузили трофеи на кухонный стол, дед, обращаясь к бабке, вдруг произнес фразу, которую я тогда не понял:
– Генетика, мать, все-таки продажная девка империализма.
Григорий, хоть и родился сильно похожим на деда, был помягче. Не такой суровый. Видно, от бабки немало унаследовал. Та хохотушкой была, но с дедом особенно не похохочешь. Не располагало общение с ним к смеху. Но, нечего сказать, любил он ее крепко. А она – его. Так вместе и прожили, несмотря на несходство характеров, всю жизнь, да и умерли почти одновременно. На два месяца она его пережила.
Гришка, в общем, всю родительскую мутотень про образование близко к сердцу не принимал. Сообразительный он был, хваткий. На твердую четверку всегда башка варила. Да и школа-то была простенькая, деревенская. В ней преподаватели летом траву для коз косили. В итоге закончил он свои десять классов и спокойненько, даже не без интереса, отправился в армию. Хотя в семье толком так никто и не узнал, как он служит. Знали, что в танковых войсках, получали регулярно письма с приветами, а время от времени и фотографии. Мама, батя, поглядите – это я с моим корешом Васей из Козодрюпинска. Короче, отслужил, как полагается, не жалуясь. А вернувшись, как бы и отбросил эти два года за ненадобностью. Но в одном поумнел. Учиться все-таки нужно, и Гришка в гимнастерочке, только с дембеля, пошел поступать в инженерно-строительный. Видимо, решили с сестренкой, то бишь мамой моей, положить начало династии зодчих. Но, самое интересное, увлекся учебой и стал хорошим инженером. А после и по работе стал продвигаться как надо. У него, деревенского парня, были все преимущества. Его всемирная славяно-интеллигентская тоска по всеобщей справедливости не мучала. Авторитарный коммунистический режим не беспокоил. А издают в стране Солженицына или нет, ему было по барабану. Поэтому он покладисто и не принимая близко к сердцу участвовал в комсомольской жизни, организовывал субботники, оформлял «комсомольские прожекторы», другими словами, занимался всякой чушью, четко понимая, что это может способствовать продвижению по службе. Хотя уйти на комсомольскую работу со всеми вытекающими из этого преимуществами отказался. За что прослыл среди комсомольских вождей местного значения дурачком, но безобидным. Сам он так характеризовал эту свою общественную деятельность:
