Прошли годы, десятилетия… - страница 31

– Естественно, нужно констатировать те события, которые происходят здесь и сейчас. Изучать современную этнографию.

– А это то, чем я занимаюсь, что мне как раз интересно, потому что религиозное обращение и новая религия – это один из элементов приходящей сюда европейской цивилизации. Это, по большому счёту, и города, и промышленное освоение, и протестантские миссионеры. Если ненцы становятся баптистами, значит, им это для чего-то нужно. Я не верю в то, что ведётся зомбирование или какие-то психологические приёмы. И мне хотелось бы узнать, для чего это нужно.

– Как вы считаете, подтверждается ли мнение, что баптизм финансируется Западом, поэтому у миссионеров есть средства материально заинтересовывать жителей тундры?

– Нет, нет, нет. Я об этом долго думала. В девяностые годы протестантское миссионерство действительно сопровождалось сильной гуманитарной помощью Запада. Сейчас такого нет, потому что есть ряд законов Российской Федерации, которые ограничивают это финансирование. Полагаю, что на девяносто процентов все эти миссии существуют за свой счёт, и серьёзной гуманитарной помощи уже нет. Обвинять ненцев в том, что они заинтересовались баптизмом только из-за материальной помощи, я бы не стала, потому что она не настолько велика, и вообще, как таковой сейчас её уже и нет, чтобы видеть в этом единственно важный для них мотив их культурных изменений, поведений. Я хочу попробовать, что называется, порыть поглубже, посмотреть именно в культурном сдвиге, который сейчас происходит. Ведь традиционная культура никогда не стоит на одном месте, она всё время изменяется, всё время что-то вбирает новое.

– Как и любая культура.

– Если бы, предположим, записывали наш разговор в конце девятнадцатого века, мы бы говорили о деятельности отца Иринарха (в быту Ивана Семёновича Шемановского), в общем-то, о том же самом, что происходит и сейчас. Да, он миссионерствовал, и тогда ненцы вобрали что-то православное в свою культуру. Они впитали, как губка, образ Николая Чудотворца, какие-то православные символы, что-то переработали для своей культуры и пошли дальше. И мне интересно посмотреть, что происходит сейчас. Либо они вбирают что-то новое, какие-то новые символы для того, чтобы переработать и пойти дальше со своей так называемой традиционной культурой, но сохраняя свою культуру именно как ненецкую. Либо они готовы уже к культурному сдвигу и полному изменению образа жизни, культуры, оседанию и растворению, вот именно этническому растворению в этом плавильном котле под названием «европейская цивилизация».

– То есть это приведёт к тому, что произойдёт глобализация, как мы говорим?

– Да-да-да. Я пока не знаю, для чего они это делают, для чего им это нужно.

– А что изменилось за эти пять лет?

– Сложно сказать об изменениях, я только вижу, что проходит достаточно глубоко осмысляемая работа у самих протестантов-миссионеров. Они понимают, что первый их христианско-апостольский запал прошёл, когда они, как апостолы, прибыли на эту языческую землю и очень активно стали здесь работать. Это обернулось большими конфликтами, потому что принять христианство – значит запретить пить кровь в тундре, наложить запрет на какие-то очень жизненно важные для кочевников обычаи. Обряды, которые осмыслялись как языческие, запрещаемые Библией, повлекли конфликты в семьях, имели психологические, социальные последствия в тундре. Я разговаривала со многими миссионерами, которые понимают, что нужны какие-то новые стратегии, новые методики, что христианство должно быть контекстуализировано именно для ненцев. Происходит осмысление того, что они находятся здесь в очень необычной среде, что у ненцев культура завязана на их образе жизни, вынимая что-то из этой культуры, появляется опасность, что они просто потеряют какие-то основы, жизненные устои. И для многих миссионеров сейчас является жизненно важной задачей принести христианство в тундру, но при этом сохранить кочевой образ жизни. Нахрапом такие вещи не делаются.