– Мария, а ты в… поищи, – выкрикнул кто-то из зала, и он утонул в
хохоте. Народ разогревался!
Лица у президиума застыли, как на старомодной черно-белой семейной фотографии. Особой белизной выделялись два из них.
Но первый акт еще даже не начинался. Так, разминочка, не более.
Представительница народа, услышав последнюю реплику, отверну-лась от агонизирующего президиума, прищурилась и медленно стала приближаться к краю сцены.
– Вы че, – начала она тихо, постепенно набирая обороты и громкость с
каждым словом. – Приперлись! Сидят тут… Козлы и лизы! Рожи пьяные! Твой
сынок – кретин, Винокуров, не ржи. И ты, и жена твоя! Че-то вас не позвали в-в-выступать, – ехидно и с вызовом прокричала она в зал, взгромождая ладони по
обе стороны бедер. – А не хотите слушать, я уйду, – заявила Мария и притворилась, что направляется к ступенькам.
Отпускать такую артистку со сцены народ не желал и дружно зашумел, возражая.
– Ладно. Тогда я коротенько и своими словами, – объявила докладчица
более миролюбиво.
От этого заявления Синельников поперхнулся, оттянул галстук вниз и
расстегнул непослушными пальцами верхнюю пуговицу рубашки. Он уже представлял огромный гвоздь, забиваемый в крышку гроба его карьеры. Даже точно
знал, кто будет молотком.
Ораторша тем временем, приободренная вниманием зала, продолжила:
– 15 лет. И ни… для себя не построили, б…! Ни… ! – последнюю фразу
она произнесла трагически, по слогам, кивая на каждом головой.
– Вот так, – добавила Мария, заканчивая свою непродолжительную
речь, потонувшую в аплодисментах.
– Теть Маш! А у тебя без бумажки лучше получается, – похвалил ее из
зала детский голосок, когда все успокоились.
–А то, – ответила девушка, перекрывая хохот, и бросила короткий
взгляд на застывший президиум.
Внезапно озорные искорки появились в ее глазах, и она, крикнув распевно:
– Но мы-то есть! Значит, все еще б–у–у–у–дет! – дивно раскинула руки
и пошла лебедушкой прямо к главному начальнику.
Было в этом что-то захватывающе жуткое. Как если бы вы случайно
оказались свидетелем отчаяния человека, стоящего на краю высокого моста и
готового прыгнуть вниз. Но народ сердцем понял. Сейчас он жил и чувствовал, как единый организм, и Маша была его частью, его кровиночкой. Захлопали, да
как!!! Девушка подплыла к президиуму и церемонно, по-русски поклонившись до
пола, протянула свою розовую ладошку надутому начальнику. И тут случилось
неожиданное. Толстяк резко и брезгливо оттолкнул ее руку и заголосил:
– Не трогайте меня… вы!
Зал, как один, включая Винокурова и его рыжую жену, вскочил в него-довании на ноги, готовый защитить, прийти на помощь. Раскрасневшаяся, посе-рьезневшая Мария повернулась к людям, успокаивая порыв жестом поднятой
раскрытой ладони. Распрямив гордо плечи, как к исполнению государственного
гимна для победителей на Олимпийских играх, она вдруг звонким, красивым
голосом затянула «Коробейников». Народ уже давно распирало изнутри, и он
в тот же миг присоединился единым аккордом. И… полезли местные Иваны да
Марьи на сцену, пританцовывая и припевая. Начальство тем временем тихонечко вывели с заднего хода.
Народное гулянье в чем-то сродни бунту. Пока не отгорит, лучше не
трогать. Само пройдет, как простуда. Но береженого все же Бог бережет!
Рано утром делегация, сократив свой официальный визит, уезжала.
Толстый, садясь со своим помощником в машину, качал головой, раздраженно
повторяя:–Ужас! Ну что за люди здесь живут! Что за люди!
