Легонько вздыхаю.
– Артем, дай себе время.
Секунду он смотрит на меня, и я читаю в его лице желание прикоснуться ко мне больше. Его дрожащей руке мало этого невесомого ощущения, с которым наши пальцы соприкасаются. Он кажется таким ранимым в этот момент. Я чуть улыбаюсь, но он не отвечает на мою улыбку.
– Ничего не изменится, – качает головой он.
«Посмотрим», – думаю я, наблюдая, как Артем уходит, тихонько прикрыв за собой дверь.
***
Когда я захожу домой, меня, привычную к шумным детям, встречает тишина. Она давит, и я спешу поскорее включить телевизор. Монотонное вещание ведущего телепередачи действует успокаивающе. Снимаю свое школьное платье, переодеваюсь в домашнее, надеваю передник.
Я приношу письма с собой, кладу в нижний ящик стола в спальне, в томик с сонетами Шекспира. Зачем я это делаю, объяснить сложно, словно забираю домой часть школьной жизни, часть своего спокойствия и безмятежности. Беззвучно закрываю ящик, после чего смотрю на часы – у меня есть час, чтобы закончить уборку и приготовить ужин. Тут я с ужасом вспоминаю, что не купила специальное средство для чистки паркета, но ехать за ним в центр города уже не успеваю.
Из большого телевизора с плоским экраном, слегка загнутым с боков, доносится монотонное бормотание. Ставлю громкость на минимум, чтобы не вникать с произносимые слова – мне нужен только фон.
Спешно разделываю курицу, поливаю её соевым соусом, добавляю немного овощей, но мои руки то и дело замирают над блюдом. Я думаю об Артеме.
В мыслях мелькает его образ. Я помню его мальчиком одиннадцати лет, слишком серьезным на фоне буйных пятиклассников, круглолицым, с пухлыми губами, всегда одетым «с иголочки». Я тогда преподавала первый год, а он пришел в пятый класс.
Артем практически ничем не выделялся среди других детей, занимался старательно, но не блестяще, был вдумчивым и немногословным.
Когда ты работаешь учителем, детские судьбы проходят мимо тебя нескончаемой массой. Ты входишь в класс, в котором тридцать человек взирают на тебя на протяжении сорока минут, и тебе приходится общаться с ними «в общем», со всеми сразу. Класс предстает единым организмом, дышащим, мыслящим, эмоциональным. Для того, чтобы провести урок не нужно знать каждого ребенка, его домашнюю обстановку, внутренний мир, образ мыслей, на это просто нет времени.
Но бывают исключения.
Есть дети, точно звездочки, сверкающие сквозь ночную мглу. Это не имеет отношения к их талантам, успехам в отдельных предметах, оценкам. Они примечательны своей душой, наивностью, добротой, искренностью и уверенностью в том, что впереди их ждет удивительное, полное приключений будущее. Взрослым неподвластны такие мысли.
Артем был таким ребенком. Он не выигрывал олимпиад, не побеждал на спортивных соревнованиях, не блистал на школьных концертах. Он мог молча донести тяжелую стопку тетрадей до кабинета, остаться после уроков, чтобы помочь с уборкой класса, или придержать входную дверь.
А еще он больше всех моих учеников любил поэзию, мог прочесть наизусть любое стихотворение Роберта Рождественского, Блока или сонет Шекспира. Писал замечательные сочинения…
… Раздается тихий щелчок замка на входной двери, а потом почти неслышные, мягкие шаги.
Я замираю с половником в руках, и улыбка моя исчезает.
Плавно закрывается дверь, слышится глухой шлепок – это спортивная сумка приземляется на пол. Упругое напряжение сводит плечи. Я стискиваю половник в пальцах.
