Просто Чудо - страница 21

«Эх, мало я Варьку свою всякими нежными словами баловал»… – постиг тут Котов свою многолетнюю ошибку, – «Когда я, к примеру, ей в последний раз говорил, что я ее люблю?… Вот именно – никогда. А она, бедняжка, может, всю жизнь свою со мной только этого и прождала. Не дождалась вот. Теперь вот живи тут без нее. Бобылем майся… Расстраивайся…»

Он в сердцах вытряхнул ведро в расписанный любовным признанием мусорный бак. Замелькала, заискрилась картофельная шелуха. Сизая, благородного перламутрового отлива кость мелькнула и тут же улетела туда, в мутную, зловонную глубину.

«Опять вон как толсто кожуру срезала… И мясо неправильное покупала…»– попробовал было Котов по привычке на жену за бесхозяйственность разозлиться, но вместо этого только всхлипнул.

Так ему вдруг пронзительно захотелось, чтоб жена никуда не ушла! Чтоб поднявшись назад, к себе в квартиру, он снова застал ее, сидящей на их ветхом диванчике перед телевизором, ножки в шерстяных носочках под себя поджавшей и сердито читающей социалистическую еще книжку по домоводству.

– Вернись, Варька! – вскрикнул он, до хруста прижав ведро к груди, – Вернись, и я буду тебе по тысяче раз в день о моей любви заявлять! Клянусь! Клянусь! Ты только вернись! А я за тебя – на всё, нет, честно, на всё-всё готовый!

Ну откуда же Котову было знать, что в мусорном-то баке как раз в этот момент чёрт околачивался? В чужих выброшенных письмах, поганец, рылся, да яблочком гнилым закусывал.

Услыхал хвостатый Котовскую клятву, развеселился. Обиженный муж – любому чёрту находка. Работы с ним с напёрсток, а удовольствия – аж с мусорное ведро.

– Будет, будет тебе, бедолага, возлюбленная жена твоя обратно! – гаденько усмехнувшись, шепнул тут чёрт из кромешной темноты бака, – Но и ты у меня, Котов, смотри, от слов своих не отступайся! Каждый день чтоб жене о любви своей заявлял, как обещано!

Чертом сказано, чертом сделано. Где-то через месяц, сирень в городе как раз отцвела и в городе резко запахло перегретыми автомобильными шинами, возвращается Котов как-то вечером после службы к себе домой, а там – на тебе. Чудо. Настоящее, чертовское. Жена-то его, беглая его Варя, и впрямь на их ветхом диванчике перед телевизором сидит, его дожидается. Ножки в шелковых носочках под себя подвернула, книжку по домоводству сквозь слёзы листает, делает вид что читает, а у самой глаза от страха на одной строчке там так и стоят, как вкопанные.

Только Котов вошел, откинула она книжку, как нашкодившего котёнка – в дальний угол, с дивана вскочила, да как кинется своему брошенному супругу на грудь. Чуть с ног его не повалила. Всем своим, немного по-новому, на нездешний немецкий лад надушенным и кое-где подправленным и подлатанным телом дрожит, прижимается. И сердце в ней до того неистово бьется и мечется, вот-вот от натуги треснет: во всем теле так и отдаётся, в её теле, в его.

– Ах, Котов! Котов! Муж мой любимый! Простишь ли ты меня? – кричит и плачет, да так, будто слезами всего его за все прошедшие недели разом обстирать собралась, – Я ведь от тебя только понарошку бросила! Не всерьез! Я тебя, дорогой мой, любимый, только ведь немного припугнуть хотела! Чтобы крепче любил. Да и немец тот оказался вовсе не настоящий. Неправильный. И машина его – не его… Ну, плохая я! Плохая! Знаю! Ну, давай, побей же меня! Накажи за глупость! Так! Так!

Руку Котова обеими руками берет и себя же ею по своим же щекам хлещет.