Провинциальная богема. Сборник прозы - страница 16
Въехали на территорию кладбища. В свете фар, разрезавших темноту, перед глазами поплыли сосны, кустарники, кресты, памятники.
Анна нашла могилу Ивана. Вышла.
На небольшом холмике земли, уложенном по краям дерном, стояла легкая надгробная плита с карточкой мужа.
– Иванушка! Зачем меня терзаешь? Зачем зовешь сюда? – полушепотом вопрошала она.
Ее пересохшие губы дрожали, помутилось в глазах от слез. Лицо Ивана на карточке, казалось, пришло в движение. Он, как живой, с немым укором смотрел на нее и молчал…
Не выдержав томительной паузы, Анна упала на колени, потом легла, обхватив холм руками.
– Отпусти, Ваня, я не хочу туда.
В ответ – все та же загадочная и томительная тишина.
Вскоре кто-то, словно порывом ветра, словно шелестом листвы, донес его голос издалека:
– Аня, я знаю. Я все знаю!..
– Вот и хорошо, – ответила она. – Ты больше меня не зови… Мы останемся вместе навсегда. Связь измерений нас не отпустит… Только думай о самом важном! И я буду думать…
Все стало тихо… И на душе тоже.
И Петр отстал от нее, и больше их пути-дороги не пересекались…
ноябрь 1996, 2022 г.
Монолог брата
Рассказ
Последние пределы Гуманистического
своеволия и самоутверждения —
гибель человека в сверхчеловеке…
В человекобоге погибает человек,
а в Богочеловеке сохраняется человек.
Н. А. Бердяев
В родные пенаты я приехал на новом мотоцикле. Родителей на месте не оказалось: рабочий день был в разгаре. «Обнову» свою я оставил у отчего дома и пошел по улице навестить бабушку. Это было всегда, когда я приезжал сюда в гости.
На улице играли дети – от шести до десяти годков. Бегали три пацана и четыре девочки, которые звонко визжали и пищали. От мальчишек отлетали короткие вскрики и строгие команды. У девчонок длинные подолы выцветших сарафанчиков то вздымались пузатым абажуром, то вились позади хвостатой простыней. Мальчишки шныряли в затертых и грязных штанах-трикушках и таких же бледных, как сарафаны девчат, рубашках.
Ребятня то кидалась вразбег и пряталась кто куда, то неслась сломя голову наперегонки к месту водящего. Выбирали схрон то под горой ободранных для стройки бревен, то в соседском палисаднике за кустом сирени, то за углом дома и даже на крышах сараек.
Когда наступил очередной разлад игры, они встали кружком и, как заведено, старший, самый высокий и громкий мальчик с русым длинным и прямым чубом прилежно завел считалку:
– Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить – все равно тебе ва-дить!..
Буря восторженных голосов, досада опечалившейся девочки, которой выпало водить. Она со вздохом, с натянутой улыбкой повернулась к серому покосившемуся столбу линии электропередач, закрыла лицо ладонями и принялась считать:
– Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать. Кто не спрятался – я не виновата!..
– Еще, еще! – галдели с наполненным ужасом глазами дети, не успевшие скрыться.
И девчонка вновь заводила счет…
По улице я шел не спеша, оглядывая с детства знакомые дома и постройки. С годами мало что здесь менялось. Не доходя до бабушкиного дома, увидел своего двоюродного брата Юрия.
Он сидел на лавочке понурый, задумчивый у стены приземистого бревенчатого сруба – дома своих родителей, где он и проживал. Я, конечно же, обрадовался встрече и присел рядом. Общались мы с ним по жизни редко и коротко.
Юрий был старше меня лет на двадцать. Он особняком держался от всех моих родственников. Все «корневище» нашего рода обустроилось на удивление компактно – вдоль одной улицы. Среди этих близких мне людей Юрий слыл неким «монахом» – обособленным, гордым и каким-то чудным, что ли. Хотя его гордыню ценил только я и то, может быть, от неведения. Остальные думали иначе. Мол, семя-то наше, да выросло сорняком. Много читает, много мечтает, но в семейном отношении – без ветрил, а уж в практических делах и совсем неприкаянный. Живет какими-то мутными идеями и только коптит по жизни.
Похожие книги
