И проклиная то да се,
Писать стихи про это все…
О том, как древняя старуха
Заснуть не может на печи,
И что-то злобное рычит,
И ковыряет спичкой в ухе,
И ищет ржавые ключи…
О том, как звонок ад квартир;
И доктор, уличенный в пьянстве,
Вмещает этот дивный мир
В свой огнедышащий сортир.
Ему упрек в раблезианстве
Всего дробина для слона,
И в этом не его вина,
А тех, кто мнит себя посланцем
От бога ли, от сатаны —
Среди… мы все равны…
Писать о том, как чинно жить,
Не доползая до дивана,
Но исключив тропу обмана;
И добрым словом дорожить,
Не утешать и не тужить;
А чтобы совесть не болела —
Заняться всуе русским делом;
Не в меру умным дать под зад,
Забыв спросить, кто виноват,
Оставив Герцена в покое.
Почтив в сердцах вишневый сад,
Таланты сходятся по трое,
А после по трое лежат.
Что ж, вот такая перспектива
У тех, кто хочет жить не криво,
Не извиваться, не юлить,
Не восхвалять и не хулить,
Не ставить сонные вопросы
О качестве первоначал;
Курить сырые папиросы
И петь, как бравые матросы
Сходили гордо на причал,
Как Константин ногой качал
И что-то грустное мычал;
Как нервно ползают в затылке
Чужие мысли, ложки, вилки,
И погнутый столовый нож…
А если плохо пропоешь —
Тебя размножат на опилки…
О том, как в мусорных бачках
Века прошедшие томятся,
И как глаза твои слезятся,
И стынет слово на устах…
Неужто боль, неужто страх!
Понять тоску консервной банки
И резкий жестяной оскал —
Кто слюнки тайные стирал,
Как непорочность с лесбиянки?
Кому досталась эта честь —
Смотреть, как умирает жесть?
Когда кончается терпенье
И возникает жажда выть,
Уже не остановишь тленье,
И будь доволен, что чадить
Тебе осталось в мире этом;
Не доверяя никому,
Читать вчерашние газеты,
Пририсовать рога тому,
Кто смотрит с мутного портрета.
Касаясь тяжести веков,
Хирургом вырезать заметку
О том, как местные кокетки
Попали в руки мусоров,
Как участковый был суров
И посадил бедняжек в клетку —
И вот до сих они поют,
Как скорбен их нелегкий труд…
Но, впрочем, мелкие детали
Подвластны «гению» едва ли.
Стратег последствий и причин,
Сторонник глубины и дали —
Он импотент среди мужчин
И целый век крутил педали;
И даже девственницы зло
Ему сморкались на чело…
Но у Облонских все смешалось —
Какой кошмар, какая жалость,
Какой беспечный кавардак!
Полуподвал-получердак —
Одно наследие осталось:
В сиянье битого стекла
Луна куда-то потекла…
Все разойдется вкривь и вкось:
Обшивка рухляди старинной,
И пепел в полости каминной,
Свеча, табак, собачья кость,
Лоскут футболки магазинной,
Наклейка от бутылки винной,
Десяток скомканных страниц,
И фото неизвестных лиц,
Изгиб гитары семиструнной,
И грязный медицинский шприц,
И статуэтки блик чугунный,
И канцелярская печать,
Давно забытые игрушки,
И металлическая стружка,
И злоскрипучая кровать,
Друзья до кучи и подружки,
Затем подъездные старушки,
Скамейки, линии ветвей,
Противный пух от тополей,
И дым машин, и стук дверей,
И безалаберные дети,
И экскременты на паркете,
На кухне – капающий кран,
Кастрюли, чайник и стакан,
Здесь разговоры о балете,
О новостях из дальних стран,
О Данте, Байроне и Шелли,
О Достоевском и Рабле,
О мудрости Макиавелли,
О цирковом парад-алле,
О перестройке, о законах,
О бунтарях и чемпионах,
О теще-стерве и жене,
И о тебе и обо мне…
Вот и живем мы как во сне
И бьем сумятице поклоны!
Здесь неприветливы дома
Для белокурых, чернобровых,
Им сыплют вместо мака порох,
Им «хорошо сходить с ума
Или кончать самоубийством»,
Когда они не в силах жечь
Порок, озлобленность и желчь;
