Прозой. О поэзии и о поэтах - страница 18
В связи с этим перед переводчиком встала та же головоломная проблема, которую так или иначе приходится решать составителям русских изданий, где драма «появилась не меньше чем в трех разных составах, скомпонованных из рассеянных рукописей автора». На основе этих публикаций Поморский составил текст (как я уже отметила, с вариантами), с которого делал перевод.
В этом кратком комментарии Поморский обещает более глубокий анализ драмы в рамках статьи «Анна всея Руси». И обещание выполняет. Но, что характерно для его подхода, начав главку со ссылки на знаменитую статью Недоброво, он замечает, что «критик в поисках истоков поэзии Ахматовой игнорирует театр». И далее следует подробный – но не отходящий от предмета, от Ахматовой, – рассказ о русском театре 10-х годов, о «Бродячей собаке», о возрождении в ту эпоху русских традиций лицедейства. «Понятие это [лицедейство], – пишет Поморский, – живо в ахматовском контексте: в стихотворении, написанном при известии о мученической смерти Гумилева и слухе о самоубийстве Ахматовой, Хлебников наделил себя титулом Одинокого лицедея, возвращаясь к воспоминаниям 1915 года и прямо называя Ахматову». В спектакле кузминского «кукольного вертепа» (Рождество 1913) Поморский отмечает «союз вертепа и мистерии», о котором после спектакля писал в «Аполлоне» Сергей Ауслендер и который важен и для драмы «Энума элиш». Один из выводов, к которым приходит здесь переводчик, таков:
“В «Бродячей собаке» расположен центр мира всей «Энумы элиш» – от вавилонской мистерии до современной политической пародии и любовной арлекинады театральных кулис и сомнамбулических привидений, среди которых блуждает «Гость из будущего», постепенно теряя черты Исайи Берлина. Из «Бродячей собаки» и выводится эта поэтика иронии, замаскированной насмешки, пародии, передразнивания, маскарадного переодевания и, что интересно, скандала (через Достоевского отсылающая к Данте), которая стала подспудной поэтикой акмеизма, – особенно существенная для Ахматовой – как под конец жизни в ее «мистерии для себя» и в «скандальных» антимемуарах, где даже эпохальный для поэтессы и, в конце концов, отождествленный с началом «холодной войны» доклад Жданова является в красках скандала в коммунальной квартире”.
Остановлюсь на этом. До конца главки (последней в статье) еще страницы и страницы. Глубокий анализ драмы «Энума элиш», или «Пролог», или «Сон во сне» и все послесловие заканчиваются загадочной фразой:
«Процесс перед судом памяти длится вечно, приговор на нем – гороскоп».
Хотелось бы в заключение сказать несколько слов и о поразительном качестве переводов. Увы, могу лишь дать честное слово, что переводы прекрасны, а многие стихи казались мне просто написанными Ахматовой… по-польски. Если б она писала по-польски, то так бы и написала.
Чтобы не быть совсем уж голословной, приведу по-польски восемь строчек (мучительно любимых) из Эпилога «Поэмы без героя», знаменитый врез частушечного ритма в вереницу «ахматовских строф»: «За тебя я заплатила / Чистоганом…». Вот перевод Адама Поморского:
Новая Польша. 2008. №2.
Бродский
Иосиф Бродский.
Париж, 1984.
Фото Ярослава Горбаневского.
Я так рада, так счастлива, что не нахожу слов передать эту радость. Рада за Иосифа; рада за всех нас – его друзей, его читателей, соотечественников и современников; рада – и еще как – за «Континент»; рада за Нобелевский комитет, совершивший достойный выбор; рада за всю славянскую поэзию, которая в течение всего лишь восьми последних лет дала миру трех лауреатов Нобелевской премии – Чеслава Милоша, Ярослава Сейферта и вот теперь Иосифа Бродского. Сострадаю злобствующим и завистливым, развожу руками над замалчивающими.
Похожие книги
