Маша была здесь в прошлом году, когда они с отцом приносили документы для зачисления.
Свою неуместную шубу она так и тащила в руках, теплые ботинки словно бы весили целую тонну, но она все равно не стала забегать в общагу, чтобы переодеться. Маша слишком боялась опоздать. Впрочем, никто не удивлялся тому, что кто-то одет не по погоде: к внезапным причудам завхоза Зиночки студенты привыкли. В прошлом феврале, например, им пришлось пережить песчаную бурю, а в июне, в самый разгар сессии, коридоры и аудитории захватили стаи бабочек, распевающих героические баллады.
Маша помнила, как на экзамене по истории ее все время перебивало заунывное «И взмахнул он дубинушкой, богатырь, богатырь, дубинушкой из рябинушки»… Тогда Маша, выведенная из себя тем обстоятельством, что ей никак не дают рассказать об истории университета (открыт 23 января 1755 года, зря она, что ли, зубрила даты), вдруг выпалила такой мощи наговор, что с тех пор Циркуль и склонял ее к специализации по лингвистике. А она в чертежники хотела! Как старший, самый любимый брат Димка, капитан дальнего плавания.
Перед административным корпусом была разбита целая клумба аленьких цветочков. Табличка гласила: «Хочешь чудовищных последствий — сорви меня». Вальяжно раскинувшийся на ступеньках мраморный лев лениво разинул свою пасть:
— Кто такая? Зачем?
— Рябова, — оробев, произнесла Маша, — к ректорше…
— К несравненной Алле Дмитриевне, бестолочь, — рявкнул лев и чуть отодвинулся, позволяя ей пройти. Она торопливо взлетела по ступенькам, двери распахнулись, и Маша очутилась в холле, заставленном кадками с фикусами и геранями. На них прыскала водой из бутылки завхоз Зиночка. Юбка ее была экстремально короткой, а пышная грудь едва не выпрыгивала из декольте. Она покосилась на шубу в Машиных руках, и насмешливая улыбка скользнула по полным губам.
— Ну-ка, как тебя там, — с хрипловатой чувственностью произнесла Зиночка, — первое правило студента!
— Что? — испугалась Маша. Неужели она не изучила какой-то обязательный устав или вроде того?
— Проснулся поутру — посмотри в окно, — хмыкнула Зиночка и вернулась к своему занятию.
— А кабинет Аллы Дмитриевны?..
— На втором этаже за оленем.
— За каким оленем? — растерялась Маша.
— Северным вроде.
Лестница нашлась за голубой плюшевой портьерой. Поднявшись по ней, Маша попала в коридор с несколькими дверями. На стене висел план эвакуации, а на прозрачного стеклянного оленя она налетела, не заметив его, и зашипела, ударившись коленом.
— Смотри, куда прешь, — буркнул олень.
Маша осторожно обогнула его и постучала в следующую дверь. Та с пронзительным скрипом отворилась.
В небольшой приемной вздыхал над кипой бумаг древний старичок с пышной белой бородой. Его блестящая лысина отражала свет.
— Нет, ну кабачки-то вам чем не нравятся, — ворчал он себе под нос и выглядел немного сумасшедшим. — Клетчатка! Витамины! А вам лишь бы все картошку трескать, да еще и жареную, вредную. А ЖКТ? А перистальтика?
— Здравствуйте, — сказала Маша.
— Рябова, — встрепенулся он, — вот скажи мне, чем тебя кабачки не устраивают?
— Они же безвкусные, — пробормотала она озадаченно. — А вы что, меня знаете?
— А что, у Аллы Дмитриевны многим студенткам назначено? — передразнил он язвительно. — Ну вот что, девочка, завари-ка мне пока чаю, раз пришла раньше времени. Вон там под салфеткой… Да не вязаной, а вышитой! И рассказывай, рассказывай пока — что натворила, в чем провинилась.
