— Я-то? — задумалась Маша, приподняла салфетку и обнаружила под ней чайник, несколько чашек и коробку с сухой ромашкой. Вода стояла в графине рядом. — Я ни в чем не виновата, наверное.
— А, значит, ябедничать пришла. Ябед я не люблю, противные они, — поделился старичок.
— А как не ябедничать, Наум Абдуллович, как не ябедничать? — раздался веселый мужской голос. — Мария, ну что вы медитируете над этим чайником? Наговор кипячения, кажется, проходят в шестом классе средней школы.
— Здравствуйте, Сергей Сергеевич, — не оборачиваясь, сказала Маша. Ага, кипяти при нем воду — а потом: «Рябова, вы что, каши мало ели? Что вы там лепечете? Говорите уверенно и четко». Сам-то он вообще умудрялся неразборчиво бормотать себе под нос, а все равно получалось, как надо.
— Виделись уже, — напомнил Дымов.
Маша налила в заварочный чайник воду из графина и сосредоточилась: главное, четко и понятно сформировать мысленный посыл, а слова или там формулы — это лишь костыли да подпорки. Каждый облачает волшебство в удобную для себя форму, но все начинается с мысли.
Бам!
Вместо кипятка в чайник плюхнулось нечто ядовитое-розовое, приторно-ароматное, покрывшее Машу с ног до головы цветочными лепестками.
Ойкнув, она отпрыгнула в сторону.
— Ах ты батюшки, — вздохнул старичок, — так я и думал. Опять Зинка со своими глупостями, мерзавка. Милая моя, ну отряхнись, что ли. Нельзя же в таком виде к Алле Дмитриевне.
— Ну, блестки еще неделю смывать придется, — Дымов шагнул к обалдевшей Маше и принялся отряхивать ее от лепестков белоснежным платочком. Так в детстве братья отряхивали ее от снега, вытащив из очередного сугроба. — Не пугайтесь, Маша, это у Наума Абдулловича и Зинаиды Рустемовны такие высокие отношения… То он ее фикусы с ума сведет, то она ему бороду в зеленый покрасит…
— Изумительный был цвет, — согласился старичок, — глубокий, изумрудный. И ничем ведь не выведешь… Даже у Аллы Дмитриевны не вышло. Эх, сильна Зинка, даром что зенки ее бесстыжие. Ведь голышом считай на работу ходит! А у нас тут образовательное учреждение.
— Внимание, — стеклянный олень, боднув рогами дверь, заглянул в комнату, — господа Дымов, Рябова, Плугов и Власов! Вас ожидает Алла Дмитриевна.
— А Плугова и Власова нет, — зачем-то доложила оленю Маша, уворачиваясь от дымовского платочка.
— С Зинкой болтают, — снова уткнувшись в свои бумажки, буркнул старичок. — Васенька, ты сбегай вниз, поторопи оболтусов. Нельзя опаздывать к Алле Дмитриевне!
Олень послушно исчез.
— Вперед, Мария, — скомандовал Дымов и открыл перед ней дверь с табличкой «Ректор Первого университета А. Д. Агапова».
Маша послушно шагнула, зажмурилась от яркого солнечного света, льющегося из высоких окон, затормозила, ощутила руку, мягко подталкивающую ее в спину, вслепую прошла еще немного и опустилась в кресло, повинуясь той же руке.
Часто моргая, она смогла разглядеть ректоршу: короткие черные волосы, темно-бордовая помада, резкие черты худого выразительного лица и нервные длинные пальцы, барабанящие по столу.
— А где наши гении? — спросила она сухо. — Опять Власов Зинаиде Рустемовне глазки строит?
Дымов опустился в кресло рядом, закинул ногу на ногу, пожал плечами.
Кажется, в этом кабинете не принято было здороваться, и Маша молчала.
С топотом ворвались менталисты.
— Простите, Алла Дмитриевна! — выпалил Влассов. — Увлеклись учебой, немного не рассчитали время… Знаете, как мы радеем за честь универа! Ночами не спим, о повышении успеваемости грезим.
