Удивившись такой прыти, Маша приняла душ, прилежно посмотрела в окно, чтобы оценить монотонный осенний дождь на улице, огорчилась эдакой пакости и нашла в шкафу теплую водолазку.
Дымов-Лиза обнаружился на кухне, где он бурно спорил с Катей Тартышевой о лингвистике. Та, которую все называли вороной, буквально выпрыгивала из своего черного длинного балахона, возмущенная сверх всякой меры:
— Ритм, темп, все это чушь собачья! Главное — емкость!
— Емкость? — Дымов с двумя заплетенными косичками и в пушистом розовом свитере выглядел на редкость саркастично.
— Доброе утро, — проговорила Маша, но ее никто не услышал.
— Экспрессия! Образность! — кипятилась Катя.
— Плавность и легкость, — возражал Дымов. — Почему многие наговоры в стихах? Потому что так запоминать проще. «Гори-гори ясно, чтобы не погасло», «Пекись пирожок, подрумянивай бочок», «Теки, водица, девице напиться»…
— Ни красоты, ни стиля! Вот послушай мое новое: «Взъярись, высь, несись вскачь!»
— И о чем это?
— О любви, разумеется, — процедила Катя с пренебрежением.
Маша содрогнулась. Любовь, где надо яриться, нестись и скакать, ее не привлекала.
Она заваривала себе чай, когда на кухоньку принесла сияющую себя прелестница Дина Лерина. Ее кожа на открытых плечах была усыпана блестками, а каблуки — такой высоты, что Дина казалась на голову выше себя самой.
— Кто это? — спросила она, довольно равнодушно кивая на Дымова.
— Лиза из Питера, — отрапортовала Маша, — приехала писать диплом у Циркуля.
— Хм, — сказала Дина, достала из шкафчика пачку чипсов и принялась ими хрустеть. Она обожала все вредное.
Ворона Катя к этому времени перешла от обычной бледности к вспыльчивой пятнистости:
— Если ты собираешься впечатлить Сергея Сергеевича, тебе лучше проявить бо́льшую индивидуальность! Он ненавидит серость!
— В самом деле? — спросила Маша саму себя.
Не то чтобы она считала себя серостью, но и яркой индивидуальностью не обладала. Не отличаясь особыми талантами в какой-либо области, Маша брала усидчивостью и старательностью. Да и хорошая память выручала.
Однако именно ее Дымов решил отправить на конференцию.
— Странная она какая-то, — вдруг шепнула Дина.
— Кто? — не поняла Маша.
— Да эта… из Питера.
Дымов-Лиза в это мгновение сидел, вольно откинувшись на спинку стула, расслабленный, снисходительный, позволяющий Кате нападать на себя.
— И что с ней не так? — удивилась Маша.
— Посмотри на ее позу, — Дина прищурилась, — ни малейшего напряжения, плечи расслаблены, ладони открыты. Она даже не пытается закрыться от агрессии нашей вороны. Так ведут себя взрослые, слушая детские глупости. Или мужчины-шовинисты, не принимающие женщин всерьез. Эта новенькая очень нетипичная девочка.
— Да ты у нас психолог, — пробормотала Маша, растерянная такой проницательностью.
Дина самодовольно улыбнулась:
— Деточка, если хочешь стать популярной, научись разбираться в людях. Греков, по которому ты так сохнешь, безвольный дурачок.
— Что такое безвольный? — обиделась Маша. — Что такое дурачок? Если ты говоришь о том, способен ли Андрюша вести горящий самолет под крики испуганных пассажиров и при этом распевать веселые песенки, решая про себя уравнения…
— Ого, — развеселилась Дина и сунула Маше в рот чипсину, — ну надо же, как ты раскочегарилась! Все тихони такие, с чертями в омуте.
— Вот что такое образное мышление, Кать! — вдруг воскликнул Лиза-Дымов довольно.
