— Я и не переживаю, — Маша так сильно дернула тетрадь из стопки, что порвала несколько страниц.
Аня тут же предложила:
— Давай починю.
Лиза-Дымов тихо вышел из комнаты с полотенцем в обнимку.
Вика снова плюхнулась на кровать:
— И ведь даже не красавица эта Лыкова!
Конечно, это было неправдой, Андрюша считался эстетом и абы кого не выбрал бы.
Как и ее убийца. «Абы» — такое смешное слово, почти звук, прицепилось же от Вечного Стража.
Тихонько вздохнув, Маша протянула порванную тетрадку Ане:
— Спасибо. И это все неважно.
— Ну да, — с жалостью согласилась та.
***
С чертежами Маша закончила только после часа ночи. В комнате стемнело, девочки давно дрыхли, и только Лиза-Дымов еще бодрствовал, тоже занятый домашкой, только с обратной стороны: он ее проверял.
Наверное, нелегко ему приходилось совмещать свою преподавательскую деятельность с телохранительской.
Маша сложила учебники в сумку, подошла к его кровати с откинутым балдахином, села рядом со стопками студенческих работ.
Лиза-Дымов, погруженный в чтение, заметил ее не сразу. Потянулся за новой тетрадкой, поднял на Машу глаза.
— Что? — спросил тихонько, хотя полностью опущенные балдахины девочек служили надежной звукоизоляцией.
— Почему вы считаете себя бездарным преподавателем? — так же тихо спросила она.
Он не отвел взгляда, а ответил вопросом на вопрос:
— О чем вы мечтаете, Маша?
В тусклом интимном освещении этот вопрос был лишен неуместности, и на какое-то время она забыла, что перед ней преподаватель, а не хорошенькая ровесница, с которой можно поболтать по душам перед сном.
— Обо всем понемножку. Например, о красном дипломе, — прошептала Маша.
Конечно, мысленно она заглядывала куда дальше этого достижения, в то грандиозное будущее, которое ее несомненно ждало. Но до сих пор она так и не определилась, каким именно оно будет.
— И еще о том, что однажды все будут знать мое имя. Не из-за папы, мамы или братьев, а из-за меня самой. О том, что однажды весь мир меня заметит.
Хорошенькое личико Лизы стало будто острее, приобрело жадное, фанатичное выражение.
— А я мечтаю о том, — со страстью на грани отчаяния произнес Дымов, — чтобы создавать наговоры. Такие, с которыми справился бы даже ребенок. Простые и нужные.
— Но… — растерялась Маша, — но ведь вы сами говорили, что слова — всего лишь удобная форма, которую принимает наше намерение. Вы говорили, что волшебство таится в нашем разуме.
— Я знаю, знаю. Но ведь хочется перешагнуть пределы реальности. Сотворить нечто новое, такое, что осталось бы в учебниках истории на веки вечные. Стать кем-то похожим на Михайло-основателя.
Машино сердце болезненно ударилось о грудную клетку. Она могла понять это желание, могла прочувствовать его каждой клеточкой. Эта жажда моментально отозвалась в ней пересохшим горлом и вспыхнувшей кожей.
— Артефакты, — прошептала она. — Такие, как ваше чудо-зеркальце, например. О господи, да.
— Ну, в механике я не силен, — плечи Дымова опали, а пухлый рот искривила горькая усмешка. — Да и слова мне не подчиняются так, как хотелось бы. Я всего лишь теоретик с преподавательским дипломом.
Маша опустила голову, чтобы не видеть его безысходности. Погладила пальцами тетради четвертого курса. Поправила складки простыней.
Ужасно, наверное, быть взрослым, у которого никак не получается гордиться своими достижениями. Вот так учишься-учишься, потом становишься преподом, а в итоге — пшик, домашки и лекции, прозвища и любовница-ректорша. Разбитый лоб, шишки и разочарования.
