А затем она заметила это – крошечную дверь, почти незаметную, спрятанную в складках тела лежащей женщины. Дверь располагалась там, где анатомически должно было находиться сердце. Приоткрытую дверь.
– Расскажите, что вы рисуете, Кирилл, – мягко попросила Елена, стараясь не нарушить состояние творческого транса.
– Церемония… – пробормотал он, не прекращая работу. – Они наблюдают за инициацией. За трансформацией.
– Кто они?
– Семь… – его рука на мгновение замерла, а затем начала быстро дорисовывать задний план. – Семь архетипов. Семь грехов. Семь ключей.
Профессиональная часть сознания Елены регистрировала символы, пока что-то глубинное, интуитивное протестовало против происходящего. В словах Кирилла звучала странная уверенность, будто он не фантазировал, а описывал что-то реальное. Она сделала ещё одну заметку: «Числовая символика, возможные религиозные мотивы».
– Что это за символ? – спросила она, указывая на изображение ящика Пандоры.
Кирилл посмотрел на холст так, словно не понимал, как этот символ там появился.
– Ключ, – произнёс он наконец. – Ключ к самым тёмным желаниям.
Внезапно его движения стали более судорожными. Кисть скользила по холсту быстрее, почти хаотично, добавляя дымку, тени, какие-то неясные формы на заднем плане. Дыхание Кирилла участилось, на лбу выступили капельки пота.
– «Кто видит дно души, тот сам становится бездной», – неожиданно процитировал он изменившимся, более низким голосом. – Они перепишут тебя. Они всех перепишут.
Елена напряглась. Фраза звучала как классический параноидальный бред, но в контексте терапевтического сеанса могла быть проявлением глубинного страха потери идентичности.
– Кто перепишет, Кирилл? – спросила она, стараясь говорить спокойно, хотя сердце теперь отбивало учащённый ритм.
Кирилл моргнул несколько раз, словно выходя из транса. Его взгляд прояснился, и он посмотрел на Елену так, будто не понимал, о чём она говорит.
– Что? – спросил он растерянно.
– Вы только что сказали: «Они перепишут тебя». О ком вы говорили?
Кирилл нахмурился, глядя на свою картину.
– Я… не помню, чтобы говорил это, – он потёр виски. – Голова немного кружится. Можно мне воды?
Елена подала ему стакан воды из графина и сделала пометку в блокноте: «Амнезия относительно высказываний в трансе. Проверить на следующей сессии».
– Думаю, на сегодня достаточно, – сказала она, мельком взглянув на часы. Сеанс и так затянулся на двадцать минут дольше положенного времени. – Как вы себя чувствуете после сессии?
– Странно, – признался Кирилл, изучая свою работу с явным непониманием. – Я не помню, как нарисовал большую часть этого. И… – он резко замолчал, глядя на центральную фигуру. – Это не то, что я собирался рисовать.
– Это нормально, – заверила его Елена. – Изображения приходят из подсознания. На следующей сессии мы сможем обсудить символический язык этой работы.
Она намеренно не стала заострять внимание на сходстве женской фигуры с собой. Не было необходимости усиливать тревогу пациента или акцентировать перенос.
– Можно мне забрать картину? – спросил Кирилл, всё ещё изучая холст с выражением смутной тревоги.
– Обычно я прошу оставлять работы в кабинете между сессиями, – объяснила Елена. – Это помогает нам продолжить анализ на следующей встрече. Но если вы настаиваете…
– Нет-нет, оставьте, – быстро согласился он. – Я просто… она меня немного пугает, если честно.
