Гридень смутился:
– Да я чё, я ничё.
– Вот и ладно.
Стрый затопал за бабкой, на ходу отвешивая комплименты. Таким воеводу никто не видел. Яга кокетливо хихикала, заполошно отмахивалась, скалилась благодушно.
– Что стоите, касатики? Проходите! О лошадках не беспокойтесь, слуги расседлают, накормят, напоят, ступайте в хату, ну же!
Буслай дернулся, будто уязвленный плетью, и, выказывая бесстрашие, шагнул. Лют, пошатываясь, тоже направился в избу. Под сапогами хрустнула дверь. От вида засова из человечьей ноги замутило. Отроки с Нежеланом нерешительно переминались, пока над головами не каркнуло оглушительно. Опрометью кинулись с места, опередив у входа Буслая.
Лют оглянулся на коней: лошади были едва живы от страха. Узловатые руки неведомых существ снимали сбрую, поклажу. Костяные гребешки висели в воздухе, будто держали их невидимки, гривы и хвосты укладывались ровными прядями, сыпался накопившийся сор и колючки.
Витязь обернулся к избе, шаги отозвались в боку болью. Буслай вернулся с порога, помог соратнику. В избе Яга засветила светец в виде человечьего черепа. Н-да, в виде…
Свет превратил темное нутро в уютное убранство, мало отличимое от жилищ крестьян. С потолочной балки полыхнули два зеленых огня, комок пушистого мрака недовольно оглядел пришлых, сверху донеслось сердитое шипение.
– Тю на тебя, бес усатый! – взмахнула руками бабка. – Не моги на гостей яриться.
Яга притопнула ногой, но гнев был притворен: вздумай Буслай озоровать с хвостом кота, оказался бы в печи, и заступничество Стрыя не спасло бы.
Отроки с Нежеланом робко присели на лавку, руки нырнули под стол, сидели настороженные, готовые от любого шороха шарахнуться. Стрый оглядел просторы избы, запутал пальцы в густой бороде, спросил недоуменно:
– Ягйнишна, а где кожаны?
– Не сезон, – ответила бабка меланхолично.
– А сыночки где, подобру ли, поздорову?
Яга расплылась в улыбке, морщинистое лицо чуть разгладилось, даже бельмо страшным не выглядело.
– Живы, благодарствую на добром слове. Шляются, оболтусы, где-то пару веков, весточку послать не могут, но сердце материнское не обманешь – живы.
– А дочки?
– Да замуж выскочили, изредка наведывают.
Лют обессиленно опустился на лавку, спиной подпер стену. Отроки возбужденно шептались: кто мог польститься на женскую красу Яги? Или в молодости выглядела лучше? Хотя титьки до сих пор неплохие, и ничего, что свисают ниже пояса.
Буслай стоял в нерешительности, глазами жадно обшаривая убранство: будет о чем рассказать за кружкой темного олуя, все рты пораскрывают. Глаза закололо, и он заслонился рукой. Яга хрипло рассмеялась:
– Не бойся, касатик, она пужает для вида, сила ее в другом.
Буслай сглотнул ком, спросил, стараясь не дрожать голосом:
– А для чего?
– Дождь вызывает, да так, что никакой хмарник не сладит.
Гридень отвел взгляд от высушенной головы с живыми глазами: стоит на полке, зубы скалит, кем был при жизни, уж не гостем ли дорогим?
В печи вспыхнул жаркий огонь. Бабка захлопотала, стол покрыла скатертью, горшки наставила густо, до хруста ножек. Стрый сел на лавку, дерево с жалобным скрипом прогнулось. Воевода взял ложку, черпнул ароматной похлебки, парующий черпачок застыл на миг у губ, горячая снедь провалилась в горло.
– Добрую еду готовишь, матушка, – причмокнул Стрый. Яга засветилась, захлопотала пуще.
Буслай поспешил за воеводой умять жареного зайца и кинулся к тетеревам, начиненным крохотными птичками. Сочное мясо лопалось сладким соком, гридень едва не проглотил язык. Слюна растворяла пищу прямо во рту, лишь после первого десятка кусок мяса улегся в желудке. Вдогонку посыпалась каша, полились водопады кваса, которые он снова заедал дичью.
