Спустившись вниз на три пролёта, я понял, что заблудился. Потоптавшись с минуту на месте, почувствовал, что и назад дороги не найду. Оставалось на удачу понадеяться. Я усмехнулся. Мне было тошно и страшно. Эта крепость жива и безумна. Нужно было в покоях утро ждать. Но Горих и Сорхен?
Наконец коридор закончился. Закончился низенькой приоткрытой дверью. Я заглянул без стука и снова встретился с ней, с девочкой-птицей, спасшей меня в лесу. Она сидела в кругу из перламутровых свечей и что-то шептала.
– Здравствуй, – сказал я.
Она не встала, но взлетела. И слышал звон её очелья. Я видел, как заплясало пламя.
– Я говорила тебе оставаться в покоях!
– Прости, – я повинился. Говорила, говорила. – Прости, что помешал тебе. Я должен отыскать моих людей.
– Ты встретишь их завтра. И завтра же вы покинете крепость.
– Я должен удостовериться, что они живы! Я потерял четверых. Я не хочу…
– Они живы, – оборвала птаха. – Людям незачем ходить по крепости. Небезопасно, – процедила она. – Как ты вообще нашёл меня?
– Случайно, – признался я.
– Случайно, – повторила птаха. Ребенок с виду, а речи ведьмы. Жутко на такое смотреть.
– Сколько тебе лет?
– Много. Больше, чем тебе.
– Выглядишь на одиннадцать.
– В этом времени да.
– А в другом?
– А другом тебя нет.
– Но…
– Коль расскажу, отвяжешься?
Не так нужно говорить с княжичем, не так девочка-птица. Она будто не знает. Все смотрит своими глазищами да не на меня. Красивая. Волосы длинные, не прямые и не кудрявые, цвета пряности-корицы, золотятся на свету. Наши девочки тоже красивые, но она другая что ли? Точно белое южное дерево с резными листочками, с ветвями корявыми в нашем ладном северном лесу, где берёзы одни да ели. Не такая она. Не такая. Смотрю как дурак на ярмарке.
– Не расскажешь – точно не отстану.
Я улыбнулся, а она нахмурилась.
– Я умерла в семнадцать, – холодно и твёрдо отмерила птаха. Напугать решила! Ха. Я рот открыл, но она так зыркнула: – Лэя забрала мою душу в услужение.
– За что? – Человечью душу да в услужение? Не бывало такого и быть не должно. Я удивился, как удивился бы любой ребёнок. Что за глупости? – Разве можно забирать чужие души?
– Нераскаянные можно, – она опустила голову, прячась за косами. – Я русалкой быть должна. Я с обрыва спрыгнула, мальчик. Сама из жизни ушла. Сама на дно речное.
– Утопленница?
Я слышал о таких. Бабкины сказки. Мёртвые девки под водой не плавают.
– Это грех, маленький княжич. Твои добрые боги меня не простят, а Лэя простила. Дала новое тело, ворожбе научила. Я, мальчик, колдуньей родилась, люди таких не любит, не любят тех, кто отличается. Не смогла среди девок деревенских жить, не пошла замуж за косого, не выдержала, не сдюжила, отдалась воде речной. А теперь вот во дворце живу волшебным, с буранами дружбу веду. Я птица, мальчик, я дух. Я расту вместе с луной, я умираю и снова становлюсь юной. Моя кровь – серебро. Моё дыхание – ворожба. Вне дворца мне долго не протянуть.
– Это не спасение, птаха. Это плен.
– Ты говоришь как человек. Не спорь. Ты человек и есть, всего лишь. Это мой шанс. Коли справлюсь, стану лесной хранительницей. Буду ветра заклинать, буду птиц водить, над озерами летать. А не сдюжу – умру.
– Навсегда?
Глупый вопрос. Теперь она меня совсем за дурака считать будет.
– До следующего рождения, – просто ответила птаха.
—Ну а звать тебя как?
Она хохотнула и отвернулась к стене.
