Тургаюков посмотрел на любимое животное и удивился. Собака выглядела так, словно учуяла землетрясение. Причём, с эпицентром в том углу, где сидел МС Крецовз с Ивстифием Саваофовичем. Ива с большим одушевлением объяснял что-то Филимону, а Филимон смотрел на Пуку глазами холодными от бешенства. Глаза МС Крецовза имели цвет гильотинного лезвия.
Пука, на всякий случай, подобралась и глухо заурчала утробой. То, что виноват всегда крайний, она знала достаточно хорошо.
– Так! – произнес МС Крецовз. – Так, я понял! Я всё понял! Значит, подлая тварь везде сношается, а хозяин платит по счету.
– Сакральный перевёртыш, – определил Ивстифий.
– Удавлю! – обрёк Филимон Томович и начал со зловещей медлительностью приближаться к собаке.
Перепуганное животное вскочило на бицепс хозяина, яростно щёлкая зубами. Протазан Сильвестрович умиротворённо улыбнулся. Шелковистость собачьей шёрстки умилила его.
– Скотина!! – взревел Филимон. Он вцепился собаке в загривок.
Патиссон-оглы зажмурился.
– Скотина!! – вторично рявкнул Филимон. – Признавайся! Считаю до трёх! Раздватри!!!
Пука не выдержала и обмочилась прямо на брюки домогателя.
– Су-ка-а!!! – заорал тот, от неожиданности выпуская жертву. – Порву тебя! Набью чучело! Сожгу его! Съем пепел!
И началась погоня. Происходила она с незначительными разрушениями. В доме гулко звенела посуда. Протазан Сильвестович безучастно мычал, МС Крецовз богохульствовал, Ивстифий почти молился.
Обречённая Пука сперва металась как в тумане, потом залетела на кухню, зубами рванула на полу кольцо, прибитое к крышке погреба, и через узкую щель сбросилась вниз, издавая суицидальные хрипы.
Её преследователь до погреба не опустился. Он только грозно топнул по полу ногой (дабы пуще расстроить психику собаки), а затем вернулся в комнату. Весь вид Филимона Томовича выражал терпкое удовлетворение. Патиссон-оглы придвинул ему стульчик, и они уселись за стол.
– Гадкая тварь! – выругался напоследок МС Крецовз.
– Она мертва?
– Нет ещё. Но теперь она не то что писать, она даже какнуть не посмеет лишний раз! Я ей займусь. Вот только… – он встревожено посмотрел на раскладушку с Тургаюковым.
– Плохой… – дрогнувшим голосом сказал Ивстифий. – Видать, скоро уже.
Филимон сжал от отчаяния кулаки и запричитал с гневом:
– Вот она какая, сволочная жизнь! Правильно: сначала радость, счастье, мечта. Деньги всякие. Работа правильная. Песня, можно сказать. Цель, наконец! А потом какой-то хомяк, понимаешь, сраный и… да что там.
МС Крецовз уронил голову на стол. Глядя стеклянными глазами на чайник, он траурно запел:
Мы робяты удалыя,
Коробейники лихия.
Родилися мы босыя,
Да зато душой – орлы.
Эк, мы!
– Может, вызвать «скорую»? – предложил Патиссон-оглы.
– Бесполезно, Ива. От судьбы не уйдёшь.
– Это точно, – согласился Ивстифий, – карма… И ведь что-то ещё хотим, на что-то надеемся. А человека рожают без спроса, растят по инерции, учат по традиции – потом ждут взаимности и удивляются: почему, мол, ему плохо?! Каждый норовит стать лучшим. Забывая, что последними, кто оценит получившийся результат, будут черви… Спрашивается, кто мы после этого?
С раскладушки зашипело с жуткими переливами:
– Ффи-ло-ссо-ффы…
МС Крецовз подошёл к Протазану Сильвестровичу и приподнял его руку, щупая пульс.
Глаза Тургаюкова закатились, лицо побледнело, нос заострился.
