– Что-то ещё, Ромочка?
Тимба недовольно засопел, напоминая о себе. Как будто о нём вообще возможно было забыть.
– Ты… ты серьёзно это сейчас? Насчет "Пеликана"? – осторожно спросил Зуев.
С ответом я не торопилась. Пожала плечами, всем своим видом показывая, что далее унижаться, не намерена. Теперь, Зуев, твоя очередь за мной побегать, хочешь, делай это один, хочешь – в компании своих верных эсквайров. Я легонько пнула Тимбу по ботинку, одновременно кивком указывая на дверь, давай, мол, пора на выход. Ромыч кинулся к нам со всех ног, бедняга, едва не снес по дороге барабанную установку.
– Погоди, Арина! Погоди. Пять минут! Нам надо это… обсудить… пацанами.
– О´кей, – я взяла Тимбу за руку. – Обсуждайте, мы можем подождать снаружи.
– Нет-нет, что ты, не стоит. Оставайтесь здесь, выйдем мы, – Рома превратился в само благообразие, заботу и любезность. – Выйдем мы, – повторил он уже громче, обращаясь к складу, и добавил: – Заодно покурим.
Ребята вышли, и мы с Тимбой остались вдвоём. Я тут же обняла его за шею.
– Ну, не злись. Пожалуйста!
– Я совсем не злюсь, – сказал Тимба. На самом деле злым он не выглядел, скорее, усталым и поникшим. – Я просто думал, у нас нет друг от друга секретов.
– У нас нет друг от друга секретов, – повторила я утвердительно, при этом честно глядя ему в лицо. – Я просто не успела тебе сказать.
Ну, я и не чувствовала никаких угрызений совести, ведь всё это было лишь ему во благо. Он же был таким ранимым, Тимба. Порой мне казалось удивительным, как человек с такой тонкой душевной организацией вообще способен выжить в этом жестоком циничном мире. Он был другим, и я должна была его оберегать, понимаете? Но я не лгала. Просто иногда мне приходилось кое-что… недоговаривать.
– Аринка, ты реально собралась петь в ресторане? – Тимба, казалось, отказывался поверить своим ушам. – И ты думаешь, отец тебе позволит?
Я попыталась изобразить театральный саркастический смешок. Не знаю, насколько получилось успешно.
– Что? Позволит ли мне отец? Конечно, позволит. Ты же знаешь, отец Луну мне достанет с неба, если я пожелаю.
Это было правдой. Я всегда была папиной любимицей, а уж после Комы…
Тимба грустно улыбнулся, и помню, мне тогда совсем не понравилось, как скривились его губы.
– Так уж и достанет?
– Достанет, достанет. Даже не сомневайся. Всю, может быть, и не донесёт, но кусочек точно отколет. Тимба, я прошу тебя. Я знаю, ты беспокоишься, но поверь, нет никакого повода для беспокойства. Нет. Совсем.
Тимба вздохнул и прижал меня к себе. Я уткнулась ему в шею и слушала, как он дышит. Чувствовала его запах, такой родной, я и сейчас, наверное, даже с закрытыми глазами, узнала бы его из тысячи.
Нет, из миллиона.
– Но тебе пятнадцать, – сказал он так тихо, что я еле расслышала.
– Мне шестнадцать через две недели, – напомнила я. – Ну, хватит, Тимба! Ничего со мной не случится.
Я действительно не понимала, чего он боится, и что со мной могло произойти хуже того, что уже однажды произошло. Я чуть не умерла, но выкарабкалась, и меня даже не парализовало. У меня была клиническая смерть, я двое суток пролежала в коме, но мой мозг уцелел. Я смотрела по ящику передачи про людей, превратившихся после путешествий по Чудесной Стране Комы в растения, или полурастения, которые мычали и тыкали ложкой себе в глаз, и офигевала от того, насколько мне повезло. Да, тогда я считала, что повезло.
