– Ну.
– И чтобы добиться обратного перевода в Рай (то есть в первоначальное место обитания), нужно быть стоически совершенным, как в заповедях: не убий, не возгордись, возлюби, отдай, и ни-ни, упаси Бог, позариться на барахло или бабу чужую, ни Боже мой злословить иль еще че, терпи, и пусть тя по щекам колотят или распнут, как Христа, который, по-моему, существовал в качестве эталона для нас – «зэков» этого бытия. И все остальное я понял, как надо трактовать. Например…
Тут они достигли жилища, вошли в комнату Солнышкина и… Почувствовали: здесь что-то не так. Все вроде бы нормально на первый взгляд, но все же…
Первым заметил Дима.
– О… О… Это…
Он выронил пакеты и уставился в спальный угол.
Леонид тоже взглянул туда и прямо ошалел.
На продавленном диване он узрел самого себя, задумчивого, с тазом на животе и ворохом газет под головой. В таз, как всегда, монотонно капало с протекающего потолка, а газеты были хорошо погрызены хомяком Мишей, и человек на диване вытаскивал поочередно обрывки статей, пробегал глазами, бросал на пол, и ошеломленно замирал. Видимо, в его сознании остатки информации приобретали непростой контекст.
Солнышкин-стоявший в сильном волнении обратился к Солнышкину-лежавшему:
– Извините-простите, но если вы есть я, то я кто же?
А Сосед Дима неразборчиво прибавил:
– О… О… Это…
– Неужели я это он? – спросил всех Солнышкин. – А тогда он кто?
Дима усиленно закивал головой, пятясь вон из комнаты и шепча:
– Эт все из-за демократов… Эт они нечисти напустили… Не было такого раньше, при коммунистах, никогда…
– Тогда я коммунист, – быстро произнес Леня. – Жуть до чего не люблю непонятное.
– И я тоже, – поддакнул с дивана второй Солнышкин, поворачиваясь к двери. – Слушайте, ребята, а может вы оттуда, а? Из параллельного пространства, ну, или время зашкалило? Как вы, вообще, ко мне попали?
