Пусть аисты вернутся! - страница 30

– Боже мой, Снежана! – вскрикнула Анастасия Ивановна, но я подняла руку.

– Анастасия Ивановна, у меня там свитер, две кофты, майка и футболка, так что старушка Найда меня просто предупредила, что друзей не бросают, – я вздохнула.

– Это да конечно, – она обернулась в сторону собаки. – Старенькая уже, может, не узнала тебя.

– Она как-то, кажется, все время старая, – я вздохнула. – Но у нее летом щенки появились; мы с ребятами ее проведывали, а потом целый октябрь ее видно не было, да и щенки не пищали. Думаю, деток у нее отобрали, и она осталась одна – голодная и одинокая.

– Хорошая ты девочка, – серьезно сказала Анастасия Ивановна.

– Ой, Анастасия Ивановна, – я весело ей подмигнула, – скажите это в селе, пожалуйста. ПосмОтрите на реакцию. А главное – вам там точно расскажут, какая я – хорошая или отпетое хулиганье.

– Знаешь, Снежа, – она потрогала мой нос, – на чужой роток не накинешь платок. Пусть говорят. Я всяких детей видела, сама совсем другой была, но в некоторых обстоятельствах раскрывается истинная суть вещей и людей. Твоя суть не скрывалась: ты по-хорошему принципиальная и несмотря ни на что – добрая.

– Анастасия Ивановна, я не добрая – я глупая, – грустно посмотрела на нее.

– Ну, если ты так думаешь, разубеждать тебя не стану, – невозмутимо заметила она.

– Только, боюсь, горькая зоречка, что не все так просто.

Я не обратила внимания на это обращение, потому что Анастасия Ивановна часто меня называла горькой зарей, зоренькой, и, кроме ассоциаций с коровой Зорькой мамы нашего фельдшера, других у меня не возникало. А фамилия у меня Горькая. Горькая Снежана Дмитриевна. Поэтому тогда я просто пожала плечами, и мы пошли домой, иначе, по мнению нашего доктора, мой нос перемерзнет и отвалится, и стану безносым снеговиком.

Ноябрь, как обычно, сопровождался дождями, грязью и вечной мерзлотой. По утрам порой даже были первые приморозки. Мой организм на ноябрь реагировал температурой, больным горлом, насморком и больными ушами. По дому ходила в шерстяном платке, трех кофтах и двух рейтузах. Одни, дырявые на пальце, шерстяные носки скрывали вторые. Дедушка вливал в меня все, что разрешала Анастасия Ивановна. Когда же не помогало, то даже то, что она запрещала. Так, он испробовал на мне «старое дедовское», как он сказал, средство: водку с медом подогреть и выпить. То, что это водка, дед меня в известность не поставил, иначе бы не пила. После того, как все девять лет смотрела на мать, которая от зари до зари где-то находила эту «оковиту», я зареклась брать в рот спиртное.

– На, выпей еще это. – Дед сел на край моей кровати, протянул мне рюмочку с чем-то мутноватым и потрогал мой лоб.

– Да, Снегурка, с такой температурой ты, чего доброго, растаешь.

Я понюхала, и запах мне не понравился.

– Это что? – требовательно пожелала знать.

– Лекарство, – уклончиво пояснил мой дедуля. – Ты пей, пока теплое… Залпом лучше.

На свою голову я выпила эту гадость. Ко всему прочему теперь меня еще рвало так, что слезы наворачивались. Дед от бессилия побежал за фельдшером, да она в Киев уехала.

– Дурень ти, Андріїч, – сказала Наталья Петровна, которая тоже часто приходила нам на помощь, – ти б краще банки їй поставив, легені вигрів, може, у неї вже запалення. А може, й алергія на горілку.

– Ты что несешь, Петровна, – он взмахнул руками, – какая может быть аллергия на водку?