Юнис наблюдала за ее замешательством с мрачным наслаждением.
– Послушайте, как льет, – сказала мадам Папаконстанте, наклоняя голову к улице. Юнис по-прежнему не отвечала. «Дура, – думала она. – Бедная старая клятая дура».
– А вы что будете? – неожиданно спросила она с такой свирепостью, что мадам Папаконстанте в ужасе заглянула ей в глаза, усомнившись, не сказала ли та что-либо другое.
– О, я! – рассмеялась она. – Я буду махакито, как обычно.
– Сядьте, – сказала Юнис.
Девушка принесла выпивку, и мадам Папаконстанте, бросив краткий встревоженный взгляд на улицу, опустилась на стул напротив Юнис Гуд.
Обе выпили по две порции, пока невнятно беседовали о погоде. В двери вполз нищий – он перемещался, приподнимаясь на руках, – прислонился к стене и красноречивыми жестами показал на нижние конечности без стоп, изогнутые, как пеньки мангровых корней. Он весь вымок под дождем.
– Заставьте его уйти! – воскликнула Юнис. – Терпеть не могу смотреть на искалеченных людей. Дайте ему что-нибудь и избавьтесь от него. Ненавижу глядеть на страдания.
Поскольку мадам Папаконстанте не шевельнулась, она порылась в сумочке и швырнула человеку купюру, а тот рептильным движением двинул тело вперед и поймал ее. Она отлично знала, что нищим настолько крупные суммы не подают, но бар «Люцифер» был таким местом, где ощущение той власти, что ей давали деньги, усиливалось до того, что избавляться от них становилось актом непреодолимого сладострастия. Мадам Папаконстанте внутренне содрогнулась, видя, как рука-коготь схватила стоимость десяти выпивок. Смутно она признала в жесте Юнис враждебность к себе; она окинула презрительным взглядом странную женщину, развалившуюся напротив, думая, что Господь совершил ошибку, позволив иметь столько денег такой вот личности.
Вплоть до своего прихода Юнис полностью намеревалась прямо спросить, здесь Хадижа или нет, но теперь такой курс казался нецелесообразным. Если она в заведении, рано или поздно ей придется выйти в переднюю дверь, поскольку тылом дом упирался в нижнюю часть бастионов Касбы и другого выхода из него не было.
Не поворачивая головы, мадам Папаконстанте небрежно окликнула по-испански девушку за стойкой:
– Лолита! Ты не могла бы принести мне кофту? Она в розовой комнате на большом кресле. – И Юнис – по-французски: – С этим дождем и ветром мне холодно.
«Это сигнал, – подумала Юнис, когда девушка поднырнула под собранный наверх бисерный полог. – Она хочет предупредить Хадижу, чтобы не выходила и громко не разговаривала».
– А у вас много комнат? – спросила она.
– Четыре. – Мадам Папаконстанте слегка дрожала. – Розовая, голубая, зеленая и желтая.
– Обожаю желтый, – внезапно сказала Юнис. – Говорят, это цвет безумия, но меня не смущает. Он как цвет такой яркий и полный солнца. Vous ne trouvez pas?[32]
– Мне нравятся все цвета, – неопределенно ответила мадам Папаконстанте, опасливо глядя на улицу.
Девушка вернулась без свитера.
– Его там нет, – сообщила она.
Мадам Папаконстанте выразительно посмотрела на нее, но лицо девушки ничего не выражало. Та вернулась на свое место за стойкой. С улицы, пригнув головы, вошли два испанца в робах и заказали пива; очевидно, шли они откуда-то поблизости, потому что их одежду лишь слегка забрызгало дождинками. Мадам Папаконстанте поднялась.
– Сама схожу поищу, – объявила она. – Один момент. Je reviens àl’instant.[33]
