– Она тут работает, нет? – спросил Даер у Тами; тот кивнул. – Смотрите, – продолжал Даер, – старая мадам устраивает ей взбучку за то, что она такая наглая с клиентами.
Тами совершенно ничего не понял, но улыбнулся. Они увидели, как лицо Хадижи постепенно мрачнеет. Но вот она неторопливо подошла к стойке и хмуро встала подле Даера. Он решил попробовать еще раз:
– Не обиделась?
Она дерзко взглянула на него.
– Привет, Джек, – сказала она и отвернулась.
– Что такое? Тебе не нравятся посторонние мужчины?
– Одна кока-кола. – Больше на него она не смотрела.
– Можешь со мной не пить, если не хочешь, знаешь, – сказал он, стараясь, чтобы в голосе звучало сочувствие. – Если ты устала или еще что-то…
– Как тебе? – сказала она; мадам Папаконстанте наблюдала за ней от конца стойки.
Она подняла стакан кока-колы.
– Пей до дны, – сказала она и отхлебнула. Слабо ему улыбнулась. Он встал к ней поближе, чтобы чувствовать рядом ее тело. Потом слегка повернулся к ней и придвинулся еще ближе. Она не шевельнулась.
– Ты всегда такая сумасшедшая? – спросил он.
– Я не сумашедши, – ровно ответила она.
Они немного поговорили. Медленно он прижимал ее спиной к стойке; когда обхватил рукой, подумал, что она его оттолкнет, но она ничего не сделала. Со своего наблюдательного пункта мадам Папаконстанте рассудила, что настал нужный миг для вмешательства; она сползла с табурета и подошла к ним. Тами болтал с испанцем, хозяином радио; увидев, что мадам Папаконстанте пытается заговорить с Даером, он повернулся к ним и стал переводчиком.
– Хотите пойти с ней назад? – спросил он у Даера.
Тот ответил, что да, хочет.
– Скажи ему, пятьдесят песет за комнату, – поспешно сказала мадам Папаконстанте. (Испанцы прислушивались. Они обычно платили по двадцать пять.) – И девушке даст потом что захочет.
Хадижа смотрела в пол.
* * *
В комнате пахло плесенью. Юнис спала, но теперь проснулась и заметила этот запах. Так пахло в некоторых комнатах погреба у ее бабушки. Она вспомнила прохладу и таинственность огромного подвала тихим летним днем, сундуки, полки с пустыми банками и стопками старых журналов. Бабушка ее была человеком порядливым. Каждое издание складывалось отдельно: «Судья», «Модное общество», «Красная книга», «Для всех», «Международный Хёрста»…[44] Она села в темноте, напрягшись, толком не зная отчего. Затем поняла отчего. За дверью она услышала голос Хадижи. Вот он произнес:
– Эта комната о’кей. – И услышала, как мужчина что-то хмыкнул в ответ; открылась дверь в соседнюю комнату, потом закрылась.
Она встала и заходила взад-вперед перед тахтой, три шага в одну сторону и три в другую. «Невозможно вынести, – думала она. – Я ее убью. Я убью ее». Но то лишь слова звучали у нее в голове; никакие картинки насилия этот припев не сопровождали. Скорчившись на полу и выгнув шею под болезненным углом, она сумела приложить ухо вплотную к стене. И слушала. Поначалу не слышала ничего и подумала, что стена, должно быть, слишком толстая и звук не пропускает. Но затем донесся громкий вздох. Они ничего не говорили, и она сообразила, что, когда что-то произнесется, она услышит каждое слово.
Прошло долгое время, прежде чем это случилось. Затем Хадижа сказала:
– Нет.
Мужчина тут же заныл:
– Да что с тобой такое?
По голосу Юнис узнала собрата-американца; это еще хуже, чем она ожидала. На тахте задвигались, и снова Хадижа твердо произнесла:
