Пустые дома - страница 5

ты не понимаешь. Ты знал, что я завела сына, чтобы у меня был повод держаться от тебя подальше? Никто не станет заводить ребенка по такой нелепой причине. А я завела именно для этого. Вот дура, ведь в итоге ты сам меня бросил. Ты знал, что я думала о том, как тебя вернуть, когда Даниэля раз – и не стало? Его забрали не для того, чтобы ему навредить, а потому, что он заслуживает лучшей жизни, которую я, очевидно, ему дать не могу, потому что занята ссорами с любовником вместо поисков любимого сына.

Но бывает и по-другому: детей привязывают к стене, насилуют, расчленяют, обращают в рабство, снимают для порнографии. А может быть, Даниэль гниет в смердящем мусорном баке с тараканами, а изнутри его пожирают черви. Владимир, а Владимир, ты меня слышишь? Где Даниэль? Я не хочу дышать. Иди к черту, Владимир, пропади ты пропадом, но оставь мне моего сына. Или пусть лучше пропаду я, господи, дай мне пропасть!

Мы с Нагоре сели в самолет, Даниэля я несла на руках. Ему тогда было два месяца. Я не хотела возвращаться домой. Я знаю, что Фран сделал все, чтобы Нагоре отдали нам, хотя ее бабушка с дедушкой просили оставить ее им. Из Мексики я уезжала беременная Даниэлем и не успела вернуться до родов. В тот период я мало виделась с Нагоре, хоть жили мы через стенку, а двери наших спален выходили в один внутренний двор. Я боялась смотреть ей в глаза, чтобы не пришлось сопереживать ее утрате. Мне казалось, что горе можно подцепить, как вирус. Беременных хлебом не корми, дай чем-нибудь заразиться. Мы сели в самолет, и я даже думать не хотела о том, что Нагоре теперь на моем попечении; я понятия не имела, что буду делать с двумя детьми. Я никогда не хотела быть матерью, быть матерью – худший женский каприз.

Думая о будущем, как правило, рисуешь себя в хорошем свете. Мы обожаем будущее за перспективу однажды поумнеть. Моего будущего не существует, его забрал Даниэль.

Ты не станешь спрашивать у каждого встречного «где Даниэль?», «где, по-вашему, он может быть?». Но ты все время об этом думаешь. Разговаривая с кем-то, я до сих пор задаюсь вопросом: а вдруг, если я расскажу ей или ему, как все было, вдруг этот человек заметит какую-нибудь деталь, что-то такое, чего я раньше не упоминала, и тогда картинка сложится и станет ясно, где он и с кем… Может быть, этому человеку удастся ухватиться за подробность, которая ускользнула и от Франа, и от полиции, и от меня. Каждый новый человек – это возможность получить новый, более точный ответ. Но я ни у кого ничего не спрашиваю и просто думаю, что у него все хорошо. Он меня помнит? Помнит ли он меня? Какой он меня помнит, если помнит? О чем он думает? Дыши. Помнит ли он меня? Помнит? Дыши. А что Даниэль, он дышит?

У Нагоре всегда был нежный голос, годы его совсем не изменили. Она цеплялась за добро, несмотря на то, что ее отец убил ее мать. Еще у нее всегда блестят глаза, хоть родилась она под несчастливой звездой. Она цеплялась за оптимизм, хоть ей было суждено стать тенью: матери, отца, Франа, Даниэля. Даже я не замечала ее – она буквально сливалась с фоном. Она просто женщина, одна из, хоть и лезет из кожи вон, чтобы доказать обратное.

Я знаю, что у Франа не было других женщин, хотя мне очень хотелось, чтобы были. Тогда у меня появился бы повод его ненавидеть. Но он ничего не делает. Он похож на бревно. Я знаю, что по нему Даниэль не скучает. Не скучает, потому что он этого не заслуживает. Не заслуживает, и все. Фран мог бы быть хорошим отцом. Я дала ему эту возможность и тут же забрала. Возможно, он меня ненавидит, и его ненависти хватает на нас обоих. Мы оба не заслуживали Даниэля.