Научные философы не во всем согласны друг с другом по поводу происхождения знаний, но большинство из них согласны в том, что наука начинается с наблюдений, за которыми следует построение модели и проверка этого наблюдения. Иногда данные наблюдений выглядят прямо очень «научненько»: измерения движений небесных тел, показания какой-нибудь крутой машины вроде линейного коллайдера. Но бывает и так, что какой-нибудь выгульщик собак находит в парке мертвого гуся – и он становится первой точкой данных для изучения пандемии птичьего гриппа.
Конечно же, в реальности произвольное астрологическое предположение не будет подкреплено никакими данными, и модель просто развалится. Ученым придется искать другую причину – например, все дело в том, что пищевая система заставляет людей есть много продуктов, подвергшихся промышленной переработке, ну, или они все Стрельцы. Сила хорошей науки в том, что она может справиться с плохой, неправильной или произвольной гипотезой. Собственно говоря, это определяющая характеристика науки.
Настоящая наука часто начинается с чего-то произвольного. Мы суем всякие штуки в коробки. Объединяем их в группы. Даем им имена. Где-то приходится провести черту и описать предмет интереса. В физических науках границы зачастую довольно четкие. В физике частицы группируются и описываются в зависимости от того, как они ведут себя в гравитационных или электромагнитных полях. В химии элементы расставлены по периодической таблице в соответствии с их субатомным составом и химическим поведением. Системы объективны и дискретны.
В биологических науках иногда тоже встречаются четко очерченные категории. ВИЧ сейчас – бинарный диагноз: у вас он или есть, или его нет. Но многие другие важнейшие проблемы до сих пор остаются довольно расплывчатыми. Ожирение у взрослых, например, определяется произвольно – как ИМТ, больший или равный 30. С таким же успехом граница могла бы проходить на числе 29 или 31[23]. При пересечении граничного значения 30 не происходит никаких резких изменений здоровья – риск всего лишь постепенно повышается. Практически все биологические измерения – артериальное давление, гемоглобин, объем легких – являются непрерывным континуумом. В какой-то точке мы проводим черту (обычно – довольно произвольно) и говорим, что у людей по одну сторону этой черты гипертония, или анемия, или ожирение, а у людей по другую сторону черты их нет.
В этом-то и состоит гениальность команды Монтейру: они провели черту. Или, возможно, их гениальность даже в том, что они решили, что здесь вообще в принципе можно провести черту – что вредная пища на самом деле существует, и ей можно дать определение. И, хотя точное место проведения черты выбрано довольно произвольно, сама идея существования пищевых паттернов, которые вызывают болезни, и других паттернов, которые болезни не вызывают, вовсе не произвольна. Эта идея основана на огромном объеме тщательно собранных и проанализированных данных. Кроме того, вовсе не произвольным будет и утверждение, что пища, которую производят ради прибыли, специально конструируется – умышленно или непроизвольно – таким образом, чтобы заставить нас употреблять ее в избытке.
Классификация NOVA была гипотезой, моделью, которая разделила пищевые продукты на категории, чтобы их могли проверить Кевин Холл и многие другие ученые. И эта классификация обходит – хотя бы отчасти – социальное минное поле исследований еды. То, вызывает ли та или иная пицца избыточное употребление, никак не зависит от того, сколько она стоит и кто ее ест. Важно только одно: является ли она ультрапереработанной.
