Медленно, но все более раскованно переходя в некую легковесную беспечность, возникают цепью, пока еще разорванной, танцовщицы с тамбуринами, как бы осторожно нащупывая в руках и ногах своих жгуты затаенных и алчущих змей.
Звуками небесного нектара льются лютни.
Ритм учащается, змеи вырываются из плена, тела танцовщиц сливаются в гибкую живую карусель. Кажется, еще миг, и сочетание тел и движенья раскроет последнюю тайну небес, бездны, жизни.
Не хватает сердца и легких.
А танец только вступает в права.
Паузы – как сердечный перебой. Слышны лишь учащающие дыхание удары тамбуринов, постанывающие выкрики:
– Хвала и привет от тружеников земли Кемет великому повелителю нашему, Солнцу поднебесного мира!
– Хвала и привет повелителю и богу нашему от каменотесов, воплощающих в камне его божественный образ!
Что-то кольнуло сердце Месу – чей-то внезапный мимолетный взгляд из глуби экстатического вихревого танца.
Только через несколько мгновений удается Месу, как бы не видя, уловить сверкающий проблеск черных женских глаз одной из танцовщиц, закутанной, как и все остальные, в темную, развевающуюся в танце ткань.
Сомнения нет, несмотря на мимолетность, взгляд этот направлен только на него, жгуче и требовательно устанавливая ось между их глазами, подобную оси глаз мертвецов, связанных с Амоном-Ра, о которой вещал дед, выйдя из мира Озириса.
Но ось эта живая, и связывает она нечто кровное, тайное, близкое и пугающее…
Что с ним происходит?
Он чувствует себя подобно мякоти плода, растекшейся по нёбу или ускользающей в глотку – проход между двумя мирами, а собственная его душа, суть его сути, слабо ощущается косточкой того плода, которую сейчас небеса или эта неизвестно кому принадлежащая всепоглощающая глотка выплюнут в песок, в прах.
– Хвала и приве-ет…
– Хвала и приве-е-ет…
В исчезающую долю времени – среди всего этого рева, вихря, потери всяческих опор, пронзительно устанавливается слуховая ось безмолвия между ним и приблизившейся к нему почти вплотную танцовщицей.
И сквозь стихию всеобщего пения пробивается твердый, как та самая косточка плода, голос, услышанный только им:
– Привет тебе от истинной твоей матери и кормилицы! Я – сестра твоя!
В черноте, вставшей перед глазами, знакомо сверкнул огненный лик, вознесся вихрем из медово-молочной размытости.
Обозначил живое присутствие Месу.
Пылающей головешкой обжег ему язык.
Все это может ощущаться блажью, галлюцинацией перегретого и обессиленного экстазом воображения, но сверкнувший в черноте за-глазья лик подобен огненному клинку, касающемуся того, самого сокровенного, за которым уже нет места сомнению.
И падает пелена, и устанавливается бессильное, но спокойное равнодушие.
И все происходящее вокруг воспринимается как сплошной психоз охваченного истерикой подобострастия массового сознания.
Миг, когда слепой напор вод вот-вот сломит одинокое, борющееся за свою жизнь течение.
Внезапно обострившийся взгляд Месу замечает масковидность.
