Вспомнив о наставнике, Асу захотелось немедленно его увидеть, внезапно осознав, что, скорее всего, он обладает сейчас последней возможностью посмотреть в самые дорогие его сердцу человеческие глаза, что во взгляде несли только заботу и понимание. Он посмотрел на Квита, чтобы попрощаться и как можно быстрее убежать к старику, которому был обязан за все приобретённые знания. Но ночной гость не обращал на монаха никакого внимания, продолжая смотреть на небесное тело, тускло отражающее свет жёлтой звезды.
Квит виделся теперь Асу совершенно иным, вовсе не загадочным, а уставшим от вечного голода упырём в прошлом, который обрёл покой, благодаря искре Света, что продолжала сиять в его душе. Ночной гость наслаждался каждым мгновением бесценного умиротворения, и оттого был счастлив. А теперь и он, послушник храма, терзаемый тревогой и гнетущими мыслями, получил право на покой, прикоснувшись душой в чертогах Света к кристаллу, являющимся вместилищем для первой частицы светлого столпа Сущего. Прикосновение к граням кристалла позволило разделить искру на две части по воле Творца, и она сразу уняла гнетущую тревогу монаха, что не давала не то чтобы жить, а даже спать. Но Свет этого дара окутал Аса не только умиротворением, но и заставлял отныне своего носителя выполнить страшное предназначение, подаренное Творцом, во что бы то ни стало. И послушник, внимательно всматриваясь в частицу Света в душе Квита, пообещал самому себе, что обязательно сделает то, что обязан. Кому? Творцу, миру, людям – неважно. Важно одно – его уверенность в необходимости выполнить предназначение.
– Вот ты и вручил свой дар, – произнёс Ас, отвлекая ночного гостя от созерцания ночного неба. – Не знаю, благодарить тебя за него, или не стоит.
– Время покажет, но я не прощаюсь. Думаю, мы ещё свидимся, – ответил Квит и взмыл ввысь, скрывшись в темноте ночного неба.
Монах, переставший таковым быть с обретением искры, проводил взглядом ночного гостя, и, повернувшись к храму, направился к наставнику.
Ас вошёл в храм, разулся, и, ступая как можно тише, совершенно уверенно, словно знал заранее, где искать Евсея, направился в огромный зал, в котором находились образы богов. Как и всегда, старик сидел перед деревянным обликом Перуна.
Глядя на спину наставника, Асу показалось, что тот не дышит, успев превратиться в ещё одно изваяние, только не из дерева, а из высохшей от печали человеческой плоти.
Ученик осторожно сел в последний раз рядом с учителем, и, положив руку ему на плечо, тихо произнёс:
– Прости, отец, за все мои проступки, которыми я обидел тебя.
Евсей не выдержал этих слов, и впервые разрыдался, пытаясь сдерживать всхлипы, чтобы, не дай бог, кто-нибудь их услышал, или, того хуже, увидел слёзы старика. Он сжал руку ученика на своём плече, и сквозь безудержный плач произнёс:
– Убьют они тебя, выродки проклятые! А мне останется только оплакивать бездыханное твоё тело! Молю! Пожалей старика! Не уходи!
– Они не выродки, – всё-таки, как обычно, возразил ученик. – Они заблудились во мраке лжи. Их надо вывести к Свету.
– Кому надо?! – вскрикнул старик, смахивая рукавом рубахи слёзы. – Я не знаю, кому надо! Вот кому надо, тот пусть и идёт, выводит этих слепцов!
– Мне надо, отец, – тихим голосом произнёс Ас. – Это моя судьба.
– Судьба! Сидит там у озера, судьбы рисует! Чтоб её через пень-колоду! – гневно бросил старик, глядя в ночную темноту зала.
